даже после того, как он избавился от внутреннего чреворота. Орион сам предложил единственное убедительное объяснение. Он просто пожал плечами и сказал: «Я всегда это умел». Он, похоже, искренне не понимал, что нас удивляло. Человек, обладающий такой непоколебимой верой, способен буквально на все. Ориона больше не поддерживал чреворот, но он по-прежнему был напрямую соединен с пустотой – просто мы выстроили для него новое золотое основание.

Он удерживал на плечах Шоломанчу и добрый десяток других анклавов, как Атлант, но, казалось, даже не замечал этой тяжести. Насколько Орион мог судить, в мире все снова наладилось. Этот дебил и на Офелию не сердился. Я перестала с ним это обсуждать. Наутро после битвы анклавов Орион сообщил мне, что Офелия совершила ужасную ошибку, попросила у него прощения, и он ее простил – и в бешенстве я ему чуть все зубы не выбила. Возможно, я бы простила Офелию, если бы она до конца жизни драила унитазы в тех семьях, где по ее вине погибли дети. И то не факт.

Я отвезла Ориона в Уэльс и заставила провести там столько времени, сколько было нужно, чтобы разобраться с травмой. Он беседовал с мамой, участвовал в круге, долго гулял в лесу. Спустя три дня мама усадила меня и твердо сказала, что Орион беспокоился по очень конкретной причине и я эту проблему решила, поэтому теперь он имеет полное право чувствовать себя хорошо, хватит делать из него страдальца. Мама полагала, что лечение необходимо именно мне. В итоге я несколько недель слонялась с мамой по коммуне, а потом решила, что с меня хватит, и в отчаянии написала Лизель, чтоб хоть чем-то заняться.

– Что ты здесь вообще делаешь? – спросила я у Ориона. – В школе пока нет ни одного человека, нуждающегося в защите. Нечего тут торчать.

– Мне здесь нравится, – тихо сказал он. – А снаружи все равно слишком жарко.

Глупости какие. Да, снаружи действительно стояла нестерпимая жара, там палило августовское солнце, и я сама чуть не получила тепловой удар, пока шла к колодцу, но никакой нормальный человек не предпочел бы португальскому лету школьный спортзал, хотя сейчас он был полон огромных старых деревьев, тихонько шелестящих на ветерке, и с холма стекал широкий ручей, с журчанием огибая серые валуны, и к павильону вел очаровательный красный мостик.

Мы сели рядом на ступеньки. На столе в павильоне стоял кувшин, полный холодной воды, блюдо с фруктами и миска с вареными бобами.

– Как ты думаешь, сколько еще осталось чреворотов? – спросил Орион.

Я пожала плечами. Мне не хотелось вести подсчеты. Когда чреворот умирал, где-то валился анклав, но в обратную сторону этот принцип не работал. Анклавы могли затеряться, отвалиться от реального мира, порой их входы рушились, а обитатели погибали от злыдней или пропадали в пустоте. Сотворенные магами чревороты не исчезали с разрушением анклава. Они продолжали шляться по миру, вечно голодные. Сколько анклавов было построено на принесенных в жертву людях за последние пять тысяч лет? Сотни! И чревороты изо всех сил от меня прятались.

Но я трудилась не одна. Аадхья отвезла Лю домой, в Нью-Джерси, чтобы та могла передохнуть – и как следует отъесться, – прежде чем мы примемся за дело. Раз уж в школе дела обстоят неплохо, мы собирались встретиться в Кейптауне. За последний месяц в Южной Африке семнадцать раз видели чреворотов. Там нас ждал Джовани.

Лизель, сидя в Лондоне, организовала нам две рабочие группы. Первая собирала информацию о чреворотах, чтобы людям проще было их избегать, особенно теперь, когда чревороты стали агрессивнее; очевидцы с разных концов света присылали отчеты Лизель. Вторая группа представляла собой маленькую, тщательно отобранную компанию наших бывших однокашников, рассеянных по всему миру, и вот они-то и занимались настоящим делом. Им предстояло негласно способствовать нашим охотничьим вылазкам, в идеале – чтоб никто больше об этом не знал, а впоследствии также регистрировать фальшивые появления упокоившихся чреворотов, просто на всякий случай, и разными другими способами маскировать мою деятельность.

Все это было отлично придумано, но я подозревала, что рано или поздно люди догадаются. Скорее всего, не слишком рано: за две недели произошло столько событий, что хватило бы на десять лет, и у магов еще голова шла кругом. Большинство людей, присоединившихся к нашей цепочке там, в пещере, не понимали в полной мере, что же мы такое делаем. Они подключились к процессу, потому что увидели, что нам помогают Шаньфэн и Офелия, ну или просто потому, что испугались, что потолок рухнет им на головы. Люди разошлись, понимая, что Шанхай и Нью-Йорк помирились – и в качестве одного из условий мира вместе спасли Шоломанчу.

Но некоторые люди видели, как я убиваю чреворота, или хотя бы знали, что я могу это сделать; и всем членам совета было известно, что, в конце концов, анклавы держатся на чреворотах. Рано или поздно какой-нибудь недоброжелатель сложит два и два – и что я тогда буду делать? Пускай Шаньфэн и Офелия одобряли мой крестовый поход, но для человека, возглавляющего один из могущественнейших анклавов в мире, это несложно. Другие анклавы уж точно огорчатся.

Я предложила Аади и Лю ехать домой и ни во что не ввязываться, но Лю сразу и решительно ответила: «Нет». Меня бы это не удивило, будь ее домом пекинский анклав, но ситуация успела измениться: Шаньфэн втихую договорился с новоизбранным советом, что Пекин примет семерых давних шанхайских сотрудников, которым оставалось еще несколько лет до получения мест в анклаве и которые охотно согласились бы на меньшую роскошь, а Лю и ее ближайшие родственники в обмен получат места в Шанхае.

– А как же Юянь? – спросила я – Лю уже внесла ее в список вышеупомянутой второй группы, – но подруга лишь слабо улыбнулась и ответила:

– Мы подумаем об этом после того, как Шанхай заменит основание.

Я не стала спорить.

А практичная Аадхья, пожав плечами, сказала:

– Эль, я нормальный человек и не собираюсь до конца жизни этим заниматься. Но часть жизни я готова на это потратить – оно того стоит, и прямо сейчас тебе нужна помощь. В любом случае, если кто-нибудь захочет отыграться на нас, чтобы уязвить тебя, будет совершенно не важно, где мы. Это цена, которую мы согласились заплатить, еще когда написали свои имена на стене. И вообще, – многозначительно добавила она, – теперь я ставлю условия. Больше никаких хостелов. Там воняет, как в школьном сортире. Если хочешь предаться аскезе, можешь спать на полу у меня в номере.

Лизель только фыркнула, когда я попыталась отослать ее в Лондон:

– Если попробуешь проделать это одна, обязательно разоблачишь себя через два-три месяца, и тогда