Не приходится удивляться, что местные жители бранили нас, ибо Аквилея, понятное дело, уже устала от того, что ее постоянно захватывали. Это происходило на памяти почти каждого поколения — сначала визиготы Алариха, затем гунны Аттилы, а теперь вот мы. И люди не слишком успокоились, когда Теодорих потребовал от них всего лишь столько провизии и товаров, сколько было необходимо для нашей армии. Помня, что это его будущая собственность, король запретил нашим войскам распутничать и буйствовать в городе или же разграблять его с целью наживы. Однако воины все-таки попользовались в Аквилее на дармовщинку женщинами, девицами и даже несколькими мальчиками. Порядочным горожанам подобное было не по душе, а уж владельцам местных lupanar и женщинам-noctiluca это наверняка понравилось еще меньше, ибо они лишились привычной платы.

Однако не все известные и почтенные горожане питали к нам отвращение. Лентин, navarchus Адриатической флотилии, человек среднего возраста, но по-юношески порывистый, например, пришел с пристани Градо, чтобы переговорить с Теодорихом. Он презрительно отзывался об Одоакре (и, будучи урожденным венецианцем, произносил его имя на местный манер).

— У меня нет причины любить короля Озоакра, — сказал Лентин. — Я видел, как его армия самым непристойным образом бежала через наш город, и не собираюсь хранить верность монарху, который столь поспешно и в панике удирает. Однако это вовсе не означает, Теозорик, что я подобострастно отдам тебе свои корабли, которые стоят здесь и у города Альтина[71]. Если твои люди собираются подняться на борт или захватить их, то я отведу суда в море. С другой стороны, как только твоя победа над Озоакром будет бесспорна и тебя благословит император Зенон, я тут же признаю тебя своим военачальником и адриатический флот станет твоим.

— Разумно, — одобрил Теодорих. — От души надеюсь, что мне придется сражаться против Одоакра только на суше. Мне не понадобятся войска на море. Я рассчитываю, что к тому времени, когда я захочу ими воспользоваться, уже стану твоим королем и меня признают все. Тогда-то я буду очень рад, если ты присягнешь мне на верность, navarchus Лентин, но обещаю тебе, что сначала я твою верность заслужу.

Или другой пример. Хотя почти все женщины Аквилеи кипели от праведного негодования по отношению к нам, захватчикам, по крайней мере две из них, хорошенькие и предназначенные для Теодориха и юного Фридериха, не испытывали никакого неудовольствия от того, что стали временными возлюбленными настоящих королей, пусть даже и захватчиков. За то короткое время, что эти две красотки были «королевами», они добровольно рассказали нам немало интересного и полезного вроде: «Если вы двинетесь дальше по Виа Постумиа, то обнаружите в двенадцати милях отсюда город Конкорзию. (Как вы понимаете, имелась в виду Конкордия.) Когда-то там размещался гарнизон и находились мастерские, где делали оружие для римской армии. Затем гунны уничтожили Конкорзию, и она превратилась в руины, но все равно осталась важным перекрестком дорог. А если пройти еще к юго-западу, там опять есть хорошие римские дороги…»

Таким образом, когда наша армия наконец-то выступила из Аквилеи и мы добрались до руин Конкордии, Теодорих отправил вперед конницу, сказав центуриону, который командовал ею:

— Центурион Бруньо, та дорога, что идет влево, — это ответвление от Виа Эмилиа[72]. Мы все сейчас направимся в Верону, однако ты со своими людьми поедешь вон той дорогой. Мне достоверно известно, что где-то там вы встретитесь с вражеским войском. Дорога проходит через две реки — Атес[73] и Падус[74], до города Бонония[75], где соединяется с главной Виа Эмилиа. Ты расставишь своих людей вокруг города и вдоль этой дороги в обоих направлениях, чтобы перекрыть все возможные кружные пути. Если Одоакр попытается связаться с Римом или Равенной, желая запросить дополнительные войска или какую-нибудь другую помощь, его гонцы из Вероны, чтобы добраться до места назначения, должны будут отправиться по Виа Эмилиа. Я хочу, чтобы всех гонцов обязательно перехватывали, а послания спешно доставляли мне. Habái ita swe.

Пройдя сотню римских миль на запад от Конкордии, наша армия подошла к Вероне. Это был очень древний и красивый город, которому до этого времени везло: войны и армии чужеземцев его не слишком разрушили. Хотя Аларих Визиготский не единожды подходил к нему вплотную, он всегда размещал свои войска в окрестностях Вероны, не желая разграблять город. Позднее гунны Аттилы, которые буйствовали по всей Венеции, тоже останавливались неподалеку отсюда, но до самого города не добрались. Так что вплоть до нашего появления Верона не подвергалась осаде со времен самого Константина, то есть примерно целых два столетия. И теперь горожане были не слишком-то готовы пережить новую осаду.

Вообще-то, если говорить честно, Верона была не только окружена прочной стеной, но также защищена с двух сторон и рекой Атес, бурной и быстрой, а в каждой из высоких стен имелись всего лишь одни ворота для входа. Однако прежние римские императоры, восхищенные красотой Вероны, решили, что и снаружи она должна быть так же красива, как и внутри. Уж не знаю, на что раньше походил вход в город — возможно, это были всего лишь неприступные ворота с массивными башнями и торцами для мостов, — но императоры заменили их изящными триумфальными арками, отделанными резьбой и украшениями. Хотя арки эти и были каменными и достаточно прочными, сии декоративные монументы оказались абсолютно не приспособлены для того, чтобы на них повесили неприступные двери на шарнирах. Модное платье — это, увы, не прочные доспехи.

Все трое ворот были уязвимы, но Теодорих приказал нам осадить только одни, те, что выходили на берег реки. Наши баллисты и onagri были нацелены прямо на них, а лучники принялись обстреливать защитников, расположившихся по всей стене, дождем стрел. Помните, как раньше в Андаутонии Теодорих оставил врагам лазейку для побега? Так и теперь он не стал осаждать остальные двое ворот Вероны (выходившие на два моста через Атес), дабы люди Одоакра смогли воспользоваться ими, когда поймут, что шансов на победу у них не осталось. Он отправил к этим мостам только один немногочисленный turma конников, чтобы они поторопили беглецов, как только те решатся на побег. А еще, поскольку Теодорих сам высоко ценил этот древний и красивый город, он приказал воспользоваться снарядами без огня — и посылать их только по воротам, а не бить по стенам и зданиям, — а наши лучники стреляли исключительно обычными стрелами.

После двухдневного обстрела валунами створки ворот превратились в щепки, и тогда мы принесли тяжелый таран. Под прикрытием поднятых щитов наши самые сильные воины поднимали и ударяли им, пока таран не пробил оставшееся дерево и железо. Наши передовые отряды копейщиков и меченосцев стояли поблизости. Одоакр и его генерал Туфа понимали, что городские ворота нельзя считать серьезным препятствием, а потому приготовились к единственному, что им оставалось, — к побегу. Поскольку у защитников на стенах имелся достаточный запас стрел, пик и булыжников, они обрушили все это вниз в таком количестве и с такой скоростью, что стена почти скрылась у нас из виду, как во время очень сильной грозы. У римских воинов были еще и многочисленные котлы с кипящей смолой, так что на нас со стены хлынул настоящий поток жидкого огня. Когда хоть капля его попадала на тех, кто находился внизу, она тут же прилипала к несчастным и загоралась.