Все это происходило на моих глазах. Нет никакого сомнения в том, что нечто подобное также творилось на севере, юге и дальше на западе — то есть там, где я не мог разглядеть. И вот уже щитоносец Теодориха вбежал на мост, ведя за собой его коня. Король вскочил в седло, снова взмахнул мечом, приказывая: «Вперед!» На этот раз Ибба и мы, его конница, пришпорили своих коней. Как только Теодорих и Ибба повели нас на мост, самая легкая баллиста Фридериха прекратила обстрел; очевидно, об этом условились заранее, поэтому нам не надо было беспокоиться, что мы попадем под выпущенные валуны, достигнув противоположного берега. Однако над нашими головами продолжался свист, багровело небо, тяжелые onagri все так же наносили где-то впереди свои удары по врагу.

В лобовой атаке головные отряды всегда особенно уязвимы и несут самые большие потери. Но на этот раз все было иначе: дезорганизованные, раздробленные, окончательно упавшие духом войска, расположившиеся прямо у моста, сначала даже не оказали никакого сопротивления, и мы принялись проворно и с легкостью вырезать их, словно жали в поле серпом колосья. Сначала мы вонзали пики в грудь врага. Затем принялись наносить удары и буквально полосовать их боевыми топориками и змеиными клинками; римляне падали как подкошенные колосья, разве что не так тихо, и кровь лилась рекой. А за нами шла армия. Как только мы очистили для них путь и пока катапульты и лучники прикрывали их сверху снарядами и стрелами, турмы, десятки и центурии конников и пехотинцев устремились на север, юг и восток, а новые войска все шли и шли через мост.

Разумеется, рано или поздно мы должны были неминуемо встретить сопротивление. Ведь в тот день мы столкнулись не с высокомерными отщепенцами-гепидами, не с толпой не признающих дисциплины кочевников и не с действующими сгоряча недружественно настроенными защитниками города. Это была как-никак римская армия. Несмотря на то что воины пришли в смятение от первых ужасных потерь и отступили перед нашей бешеной атакой, они вовсе не были разбиты и не собирались спасаться беспорядочным бегством. Перекрывая шум сражения — крики людей и животных, удары оружия и щитов, грохот снарядов, топот ног и копыт, — повсюду раздались громкие звуки римских труб, которые выводили: «Стройся!» Замелькали знамена, командиры начали приводить в порядок свои турмы, десятки и центурии. Были слышны и более отдаленные трубы, скликающие на помощь дополнительные войска из числа тех, что растянулись вверх и вниз вдоль Изонцо. Едва только римляне пришли в себя, они снова начали сражаться с завидным мужеством и умением, которые подкреплялись настоящей яростью (они злились не только на нас, но и на себя, ибо дрогнули перед снарядами).

Однако для нас все могло сложиться гораздо хуже. Мы попали бы в ужасное положение, если бы решили провести свою предрассветную атаку в традиционной, обычной, ожидаемой манере: начни мы, скажем, переправляться через мост или перебираться через Изонцо на плотах, или вплавь, или под покровом темноты, или по временным переправам, или надумай мы дожидаться зимы, когда река замерзнет и окажется скованной льдом, — словом, любым другим способом, который только можно себе представить. Но чего римляне уж никак не ожидали, так это катапульт и горящих снарядов, так что выдумка Теодориха дала нам просто неоценимое преимущество. Мы смогли нанести потери и нарушить порядок вражеских войск еще до того, как сблизились с ними. В результате противник опомнился лишь к тому времени, когда мы уже подтянули свои основные силы. И теперь, добившись своего, мы вынуждены были рваться вперед. Если бы мы позволили врагу отразить нашу атаку, то ни о каком отступлении и речи быть не могло: мы просто не сумели бы в таком огромном количестве вернуться обратно на мост без того, чтобы не застрять там и не оказаться в безвыходном положении. Единственной альтернативой было войти в реку, что означало бы наше полное уничтожение. Так что хочешь не хочешь, но нам пришлось сражаться до победного конца.

Современные историки считают, что сражение на реке Изонцо было одной из величайших битв между могучими армиями новейшей истории, а также не просто важным эпизодом в истории позднейшей Римской империи, но эпохальным событием, которое повлияло на судьбу всего западного мира в отдаленном будущем. Однако в книгах вы не найдете подробного описания битвы; увы, и я сам тоже поведать вам об этом не смогу.

Прежде я уже сообщал вам свое мнение по этому поводу; участник сражения может правдиво и подробно рассказать лишь о том, чему он сам оказался свидетелем. В самом начале битвы, когда я сжимал в руках свою пику; и позднее, уже вонзив ее в какого-то врага, который вовсю размахивал мечом; и еще позднее, когда я сражался спешившись, после того, как меня выбили из седла скользящим ударом булавы, но, к счастью, не ранили, — все это время мне казалось, что меня окружала сплошная неразбериха и сумятица; помню только, что на какой-то краткий миг увидел рядом знакомое лицо. Я заметил, как яростно сражаются Теодорих, Ибба и другие наши воины, включая юного Фридериха. Он присоединился к нам со своими ругиями после того, как катапульты сделали свое дело. Наверняка во время этой битвы я вполне мог скрестить меч с кем-нибудь из таких высокородных противников, как Одоакр или Туфа, но если даже это и произошло, я был слишком сосредоточен, чтобы узнать их. Как и все остальные на этом поле боя, от королей и до лагерных кашеваров и простых оруженосцев, я был занят только одним — и причем отнюдь не тем, чтобы приукрасить сражение для исторических книг, добавить еще что-нибудь в анналы истории Римской империи или повлиять на будущее западной цивилизации. Цель, которая стояла перед всеми воинами в тот день, была далеко не такой возвышенной, но зато более насущной.

Существует множество способов убить человека, не дожидаясь, пока это сделают болезнь или старость. Его можно лишить пищи, воды или воздуха (или всего вместе), но это медленный способ. Человека можно сжечь на костре, распять или отравить, но на это тоже требуется время. Его можно повергнуть ударом булавы или снаряда, выпущенного из катапульты, но и тут нет никаких гарантий. Нет, самый верный и быстрый способ убить человека — это проделать в нем дыру, чтобы из нее струей забила или засочилась кровь. Рану можно нанести как вполне обычным, так и необычным способом (вспомните, как я убил свою первую жертву при помощи острого клюва juika-bloth). Какое оружие использовал самый первый убийца, о котором говорится в Священном Писании, неизвестно, но кровь там упомянута, так что Каин, очевидно, так или иначе, проделал отверстие в Авеле. С этого самого времени на протяжении всей истории человечества люди совершенствовались в своем умении наносить раны друг другу. Они изобрели копья, мечи, кинжалы, стрелы — а потом и еще более острые и совершенные модели этого оружия: вращающееся копье, стрелу с крючьями, острый изогнутый клинок. У людей будущего, возможно, появится такое оружие, какого мы с моими товарищами-воинами даже не можем себе представить, однако сама суть его не изменится, ибо это по-прежнему будет нечто, предназначенное наносить раны. Ведь цель оружия даже через пятьсот лет ни на йоту не будет отличаться от той цели, которая стояла перед Каином в туманном прошлом, или же от цели, что преследовали мы в день битвы при Изонцо: один человек старался нанести рану другому человеку, причем каждый хотел сделать это первым. Акх, я понимаю, что рискую навлечь на себя неверие и упреки, превратив мужественное сражение — яростную схватку, величайшую войну — в нечто нелепое, вместо того чтобы описать его как возвышенное. Но спросите об этом любого другого, кто принимал участие в битве, и, полагаю, он будет со мной солидарен.