Однажды, освободившись от обычных занятий, Михаил Васильевич вышел из своей главной конторы, намереваясь навестить кое-кого из знакомых.

Молодой Кочеров был типом русского богатыря. Высокий, статный, с широкой выпуклой грудью, с плечами, о которых говорят, что промеж них косую сажень уложить можно, он казался великаном среди малорослых китайцев. Весело посвистывая, он большими шагами шёл по главной улице Телина, направляясь к железнодорожной станции, где рассчитывал застать нужных ему людей.

На душе у Михаила Васильевича было легко и весело. Дела шли хорошо, подряды приносили большие барыши, но не это, главным образом, радовало молодого человека; он жил под влиянием ожидания скорого свидания с женой. Его дела в Телине подходили к концу. Он рассчитывал перебраться в Харбин, где уже и оставаться до тех пор, пока Великая Сибирская Магистраль не будет совершенно закончена. Бродячая жизнь порядочно ему надоела, и лишь только явилась возможность зажить своим домом, Михаил Васильевич спешил устроиться на семейный лад.

«В Харбине чудно жить можно! — думал он. — Варя у меня хозяйка, каких мало. Дом сумеет поставить, как следует. Заживём полной чашей. У стариков в Пекине Лена останется, она скоро замуж выходит, со стариками молодые будут жить, так им Вари и не нужно совсем. А мне здесь тяжело: не холостой, не женатый!»

Полный самых радужных грёз, шёл он по Телину, не обращая внимания на давно знакомую и уже наскучившую ему картину местной жизни.

Казалось, в городке всё шло обычным порядком. Те же совершенно голые ребятишки барахтались в лужах немощёных улиц. Китайцы-торговцы восседали у своих лавочек, ожидая русских покупателей, которых особенно ценили за их щедрость; то и дело пробегали, семеня Изуродованными ножками, раскосые китаяночки... Но вот, к крайнему своему изумлению, Михаил Васильевич заметил какое-то небывалое оживление в городке!

«Праздник у них какой, что ли?»

Но у китайцев строго определённых праздников нет. Вся их жизнь проходит в тяжёлом труде, от которого они не отрываются ни на минуту. Если же они побросали работы и все спешат куда-то, стало быть, случилось нечто особенное.

Поддавшись невольному любопытству, Михаил Васильевич остановился у лавчонки знакомого китайца. Обратился к нему:

— Любезный друг! Какой сегодня праздник у вас?

Тот как-то странно усмехнулся в ответ.

В этой усмешке не было обычной, столь свойственной китайцам любезности, не было старания быть вежливым, кто бы ни обращался; напротив того, в ней заметна была злоба... Впрочем, это выражение через миг изменилось, лицо торговца было само подобострастие, он смиренно склонил голову и произнёс слащаво-приторно:

— Я удивляюсь сам, что такое случилось с моими соседями... Праздника нет, а они, оставив труды и дома, спешат послушать какие-то речи... Какие-то вести принесли из священного Пекина.

— Из Пекина? — удивился Кочеров. Кто же оттуда прибыл?

Китаец заволновался:

— Я не знаю. Я никогда не видел этих людей.

Михаил Васильевич, надо сказать, даже обрадовался тому, что в Телине появился кто-то из пекинцев. Он был так уверен в дружелюбии китайцев, всех вообще, и в их полном расположении к русским, что у него сейчас даже зародился план — найти этих новоприбывших и поговорить с ними о пекинских событиях.

«Пекин — большая деревня! — думал он. — Европейцы там все на виду, их знают наперечёт. Может быть, и моих тоже знают?»

Он распрощался с лавочником и поспешил к городской площади. Идти пришлось недалеко. Когда Кочеров подошёл туда, на площади стояла сплошная масса китайцев. Все были очень сосредоточены, не слышалось обычного оживлённого говора. Михаил Васильевич, заметив, что китайцы смотрят на что-то, поспешил протолкаться поближе к центру. Там он увидел загадочное зрелище. Толпа стояла вокруг троих подростков, с красными перевязями вокруг тела и огромными пуговицами на груди. Все трое были совсем ещё мальчишки: старшему можно было дать не более 16 лет. Но при первом же взгляде на них вид их поражал. Глаза каждого из подростков были неестественно выпучены, на губах выступала пена, все они дрожали и кривлялись, словно на них нашёл истерический припадок. По временам то один, то другой падали на землю и издавали хриплые звуки.

Кочеров кое-как мог понимать местное наречие и поэтому, прислушавшись, стал различать отдельные слова.

— Духи спустились из пещер и вселились в нас! — выкрикивали кривлявшиеся подростки. Они поднимают руки всех верных на белых дьяволов. Следуйте за нами — в нас дух! Гоните и убивайте чужеземцев, осквернителей святыни! Смерть им всем! Идите на битву вместе с нами без боязни. Бесплотные духи сделают вас неуязвимыми.

И как бы в доказательство своих слов мальчишки хватали ножи — очень острые — и с удивительной ловкостью принимались жонглировать ими. Это была очень опасная игра. Те жонглёры, которые дают представления такого рода в Европе, могли бы показаться жалкими учениками в сравнении с этими ребятами. Опасное оружие взлетало вверх, быстро падало, крутясь... вот-вот оно должно было вонзиться в обнажённую и подставленную под удар грудь фанатика, но совершенно незаметное для постороннего глаза движение руки и тела — и пож пролегал мимо. При быстроте, с которой всё это проделывалось, действительно, получалось впечатление, что кто-то невидимый чудесной силой отклоняет острые клинки и спасает от неминуемой смерти «носителей духа».

Кочеров долго смотрел на этих мальчишек.

«Фокусники», — решил он, но не ушёл.

Его привлекла поразительная ловкость, с которой проделывались описанные упражнения. Пронзительным воплям, какими призывались телинцы к истреблению чужеземцев, Кочеров не придал ни малейшего значения.

В Маньчжурии знали очень хорошо и очень близко хунхузов. Часто на них из Владивостока, Хабаровска, Никольска-Уссурийского предпринимались, как на опасных зверей, настоящие охоты. Нередко отправлялись воинские команды. Бывали случаи, что на Амуре останавливались пароходы, и пассажиры, скуки ради, с ружьями выходили на подобного рода охоту. Всё это по положению дел представлялось вполне естественным. Это был закон борьбы за существование. Уссурийский край и Приамурье были местности с новым населением, на долю которого, как на долю квакеров американского материка когда-то, выпала не только колонизация края, но и борьба с противниками пришельцев. Хунхузы были свирепейшими из свирепых китайских разбойников. Это были отбросы населения, отвергнутые даже своими. Они жили исключительно грабежом и для грабежа. Для них всё равно было, кого грабить: чужого ли, своего ли. Китайцы ненавидели хунхузов ещё более, чем русские. Михаил Васильевич не раз видел, как китайские власти расправлялись с попавшими в их руки разбойниками. Человек он был далеко не сентиментальный, но его мороз продирал по коже при виде этих расправ, которые он находил, впрочем, вполне заслуженными.

Но это были хунхузы-разбойники, ненавистные всему населению.

Об и-хо-туанах, то есть боксёрах, в Маньчжурии совсем не было слышно. Они явились сюда впервые с призывом возмущения против иностранцев. В глазах простого народа эти люди действительно являлись «святыми», «избранниками духа». Их слушали, им верили, за ними народ готов был последовать всюду.