Кончилось тем, что 25 ноября «кадетов» пригласили в кабинет Пономарева, и Борис Николаевич огласил решение секретариата ЦК КПСС: «Работникам аппарата ЦК КПСС и научных институтов, принимавших участие в подготовке материалов, обобщении замечаний и предложений к проекту новой Конституции СССР, объявить благодарность». В списке было 12 человек. Потом мне описывали забавную деталь. Суслову дали список по алфавиту, где моя фамилия была первой. Он дал указание переделать список по чинам. И там я очутился на предпоследнем месте.

Когда в связи с 50-летием я получил не соответствующий моему «чину» орден Ленина, мне шепнули: это — за Конституцию.

С юбилейным докладом проблем не возникало. Когда я отряхнул конституционную пыль, он уже был практически готов. На мой взгляд, оставались резервы для улучшения. Но Александров трясся над каждым абзацем. И любую попытку что-либо улучшить рассматривал почти как личное оскорбление.

* * *

По разным причинам у Брежнева заметно снизилась требовательность к тексту. Главное — «ударные места». И Андрей Михайлович квалифицированно халтурил, вместо мысли предлагая общие места и напыщенность. Все это шло на «ура!». А попытки показать серьезность положения в стране вызывали раздражение. Раньше Цуканов брал на себя роль первопроходца, прикрывал нас. А теперь он сам был растерян, не уверен в себе, пытался поддакиванием вернуть себе прежнее место при хозяине. Все это понятно, но все равно противно.

Запись 27 октября. «Иногда думаю: а может быть, мы (оторванные от жизни, от основной массы людей, живущие в искусственном мирке) неправильно оцениваем обстановку в стране? В партии? Может быть, „подавляющее большинство“ искренне верит и думает так, как утверждает массовая пропаганда? И все же — нет! Люди чувствуют всеобщую ложь, пустоту выспренних слов, разрыв между словом и делом. Характерны лица людей, которые видишь по ТВ во время показа разного рода митингов, собраний etc. Мрачные, отчужденные лица».

Завален бумагами о положении дел в народном хозяйстве. И этот план летит. И план на 1978 год липовый. И пятилетка трещит по всем швам. Что писать? Цуканов собрал нас и дал команду: «Поглупеть!» Очень ему не хочется ходить в «очернителях». Да и нам это ни к чему. «Отбеливателем», конечно, легче быть. Но совесть протестует.

Политбюро обсуждало план 9 декабря. Косыгин, Суслов, Романов — все нормально; «катастрофы нет»; план трудный, надо перевыполнять. Устинов, Мазуров, Гришин, Кунаев, Соломенцев выступали резко. «Для выполнения плана нужен план, а его нет!» — это Устинов. Текст, который мы подготовили Брежневу и который он прочитал, вполне гармонировал с критиками плана. Но, к сожалению, содержательной дискуссии не получилось.

«Оцепенение — может быть, это подходящее слово? Смутное (или не очень?) осознание того, что экономические процессы выходят из-под контроля, развиваются по каким-то своим законам. И — паралич воли, нежелание (и неумение) предпринять что-то, выходящее за рамки мелкой починки». Это я записал где-то между политбюро и пленумом.

После политбюро Брежнев приболел, и декабрьский пленум проходил без него. Текст раздали участникам пленума. Из газет следовало, что генеральный секретарь присутствовал и выступал с докладом.

Следовало бы дать команду: «Поумнеть!» Но, во-первых, давать ее было некому. А во-вторых, наверное, она уже опоздала…

Итак, год прошел. Выглядел он так:

7.1–13.1. Ново-Огарево (Тула).

1.2–16.3. Волынское-2 (съезд профсоюзов).

28.3–21.4. Волынское-2 (Конституция).

22.4–30.4. Ново-Огарево (Конституция).

4.5–14.12. Серебряный Бор (Конституция, 60-летие, пленум).

* * *

До Нового года сумел перебраться в новое здание «Известий». Удивил редакционное начальство просьбой заменить причитающиеся мне по чину телевизор и сейф на холодильник «Морозко». Заменили. Поговорил с коллегами. В газете — тихий маразм, алексеевский маразм. Как и везде: все знают, что плохо, и все молчат, по углам шепчутся.

После Нового года уехал в Друскининкай. Лечил коленки и писал докторскую диссертацию «Теория политики». Коленки не вылечил. Но они еще послужат мне четверть века. Написал первую главу на 367 страницах. Остальные главы, думал, допишу, когда получу красную карточку на журналистском поле.

Оторванность от повседневной суеты позволяла повнимательнее посмотреть вокруг. «Мысли все время возвращаются к общему положению в стране и партии. — Это я писал 11 января 1979 года. — Экономика: главные экономические показатели падают вниз. Поворот к эффективности не получается. Пятилетка провалена. Решения не выполняются.

И не хотим смотреть правде в лицо.

Социальные отношения: отчужденность между „верхами“ и „низами“. Ужесточаются границы между социальными группами.

Национальный вопрос.

Политика? Ее нет. Есть лозунги, слова, призывы — и только. Экономическая политика: растворилась в „оговорках“, бесконтрольности, всепрощенчестве.

Социальная политика дышит на ладан.

Национальной политики вообще нет.

Думать, что одиночные закрытые постановления — это политика, значит, обманывать себя.

А внешняя политика? Не шахматы, а игра в бильярд. Реакция на их ходы. Нет фантазии, нет широты взглядов. Плохая пропаганда, а не политика.

А пропаганда = ложь и пафос. Сплошные трафареты. Банальности. Пережевывание одного и того же. И все это понимают. И все негодуют. Вспоминаю „Жигули“: открываешь газету — попадаешь в другую страну[17].

„Верхушка“ пережила себя. И не только физиологически. Ни один крупный вопрос не обсуждается по существу. Не могут и не хотят. Первое — нет знаний. Второе — боязнь столкновения мнений.

Полная изоляция от народа, партии. Свой искусственный мирок политиканства. Черненко — верх наглости.

Судьба великой страны в руках у посредственностей».

А тут еще в феврале подоспел орден «Победа». Наградили им Маршала Советского Союза Брежнева. Стыдобища да и только! Ну хорошо, старый больной человек. Стыдно больше за нас, за тех, кто помоложе и поздоровее. За тех, кто молчал. Неужели прав Гегель и история нас ничему не учит?[18]

Весна и лето прошли в мельтешении вокруг очередных речей. XVIII съезд комсомола, Минск, Баку.

По молодости лет комсомольцы хлопали исправно, с энтузиазмом. С возрастом энтузиазма становилось меньше. Поэтому для немолодежных мероприятий существовал страховочный механизм. Спускалась разнарядка, согласно которой определенные группы инициировали «бурные аплодисменты». Этих людей называли «хлопкоробы».