Он быстро шел, ведомый инстинктом, к какому-то неизвестному ему месту. По большей части он двигался в вертикальном положении, но иногда запинался и спотыкался, и его плечи сгибались, как у обезьяны. Иногда он едва сдерживал желание встать на четвереньки и ползти по песку на животе. Однако это желание пугало его, и ему удалось его побороть.

То тут, то там в пустыне мерцали призрачные огни, но на этот раз его к ним не влекло. Они уже не казались ему такими загадочными и завлекательными, как раньше, потому что теперь он подозревал, что они обозначают дверь в ад. Раньше, замечая эти фантомные огни, он обязательно видел и давно умершего дядю Барри, что могло означать, будто дядя Барри вышел из этих огней. Эрик был убежден, что Барри Хэмпстед пребывает в аду, поэтому он решил, что эти двери являются вратами проклятия. Погибнув вчера в Санта-Ане, Эрик стал собственностью Сатаны, обреченный провести вечность с Барри Хэмпстедом, но в самый решающий момент он сбросил с себя оковы могилы и сумел вытащить свою душу из преисподней. Теперь Сатана открывал ему эти двери в надежде, что он из любопытства перешагнет через порог какой-нибудь двери и окажется в уготованной для него серной камере. Его родители предупреждали, что ему грозит ад, что он проклял свою душу, когда поддался похоти дяди и позднее, когда убил своего мучителя. Теперь он знал, что они были правы. Ад был близко. Он боялся заглянуть в эти огни, откуда кто-то с улыбкой манил его.

Он бегом мчался по пустыне. Буря, как две столкнувшиеся в бою армии, освещала день яркими вспышками и наполняла его грохочущими канонадами.

Неизвестное место, куда его привел инстинкт, оказалось пунктом отдыха, где он впервые столкнулся с Рейчел. Автоматические выключатели, ошибочно приняв бурю за наступление вечера, включили неоновые полоски света на фронтоне строения и вокруг дверей с каждой стороны. На автостоянке несколько ртутных ламп бросали синий отсвет на лужи на асфальте.

Разглядев приземистое бетонное строение сквозь пелену дождя, Эрик почувствовал, что в голове у него прояснилось. Внезапно он вспомнил, что сделала Рейчел. Она виновата в том, что он попал под грузовик на Мейн-стрит. И поскольку эта насильственная смерть дала толчок происходящим в нем жутким процессам, он винил ее и в своей чудовищной мутации. Она была почти что в его руках, он едва не разорвал ее на куски, но она ускользнула от него, когда его одолел голод, когда он почувствовал отчаянную потребность обеспечить топливом свой вышедший из-под контроля метаболизм. Теперь, когда он думал о ней, он ощущал, как снова растет в нем ярость рептилии. Он издал тонкий вскрик ненависти, заглушенный шумом бури.

Обогнув угол здания, он почувствовал, что рядом кто-то есть. По его телу прошла дрожь возбуждения. Он упал на четвереньки и прижался к стене в тени, недоступной неоновым огням.

Наклонив голову и затаив дыхание, он прислушался. Прямо над его головой находилось окно мужского туалета. Движение внутри. Мужской кашель. Затем Эрик услышал тихий, мелодичный свист: «Совсем один в лунном свете» из мюзикла «Кошки». Скрежет и клацание шагов по бетону. Открылась дверь в восьмидесяти футах от Эрика, и появился мужчина. Парню было под тридцать, крепкий, крутой с виду, в сапогах, джинсах, ковбойской рубашке и светлой стетсоновской шляпе. Он немного постоял под навесом, глядя в дождь. Неожиданно ощутил присутствие Эрика, повернулся, перестал свистеть и в ужасе, не веря собственным глазам, уставился на него.

В тот момент, когда мужчина повернулся к нему, Эрик сделал прыжок так стремительно, что показался отражением молнии, мелькнувшей на восточном краю неба. Высокий и мускулистый ковбой вполне мог бы постоять за себя в драке с обыкновенным человеком, но Эрик Либен больше не был обыкновенным человеком, он вообще уже почти не был человеком. Более того, шоковое состояние ковбоя при внезапном появлении чудовища, парализовавшее его, сыграло Эрику на руку. Он налетел на парня и вонзил все пять когтей правой руки глубоко ему в живот. Одновременно другой рукой он схватил свою добычу за горло, раздавил трахею и вырвал голосовые связки, обеспечив таким образом полное молчание жертвы. Из порванных артерий хлынула кровь. Смерть затянула пленкой глаза ковбоя еще до того, как Эрик вспорол ему живот. Дымящиеся кишки вывалились на бетонную дорожку, и мертвый ковбой упал в свои собственные внутренности.

Полный дикой радости, силы и свободы, Эрик уселся на теплый труп. Странно, но убийство уже не пугало его и не казалось отвратительным. Он превращался в примитивное животное, которое получало первобытное наслаждение от одного вида крови. Однако даже его цивилизованную часть – бывшего Эрика Либена, – несомненно, возбуждало насилие и огромная сила и кошачья ловкость его изменившегося тела. Он знал, что должен испытывать отвращение, тошноту, но ничего такого не было. Всю свою жизнь он хотел властвовать над другими, давить своих противников, и теперь эта потребность нашла свое выражение в самой чистой форме: жестоком, безжалостном убийстве.

Более того, Эрику впервые удалось четко вспомнить убийство двух молодых женщин, чью машину он украл во вторник вечером в Санта-Ане. Он не чувствовал никакой ответственности за их смерть, никакой вины, только приятное удовлетворение и жестокую радость. В самом деле, воспоминание о пролитой им крови, о голой женщине, которую он распял на стене, еще больше усилило его наслаждение от убийства ковбоя, и сердце его стучало от ледяной радости.

Затем, приникнув к трупу у двери в мужской туалет, он на какое-то время совершенно перестал сознавать себя существом с интеллектом, существом с прошлым и будущим. Он погрузился в полубессознательное состояние, в котором единственными воспринимаемыми им ощущениями были запах и вкус крови. Он смутно слышал дробь и бульканье дождя, но эти звуки казались ему скорее внутренними, чем внешними, скорее сопутствующими изменениям, которые продолжали происходить с его артериями, венами, костями и тканями.

Из этого состояния его вывел визг. Он поднял голову от разорванного горла своей добычи, куда только что погрузил свою пасть. На углу строения стояла женщина, широко раскрыв глаза и прижав к груди руку, как бы защищаясь. Если судить по ее сапогам, джинсам и ковбойской рубашке, она приехала с тем парнем, которого Эрик только что убил.

Эрик понял, что пожирал свою добычу, и эта мысль не испугала его и не вызвала отвращения. Ведь не удивится и не возмутится же лев по поводу своей собственной жестокости. Вследствие ускоренного метаболизма он испытывал голод, подобного которому не знал никогда, и ему требовалась питательная еда, чтобы унять этот голод. Он нашел такую пищу в мясе своей жертвы, точно так же, как и лев находит то, что ему нужно, в плоти газели.

Женщина снова попыталась закричать, но не смогла издать ни звука. Эрик поднялся с трупа. Облизал испачканные кровью губы. Женщина кинулась прочь, в дождь и ветер. Шляпа с нее слетела, белокурые волосы развевались – единственное светлое пятно в грозовых сумерках.

Эрик бросился за ней. Он получал необыкновенное наслаждение от того, как стучат сначала по бетону, а потом по песку его ноги. Разбрасывая брызги во все стороны, он промчался через автостоянку, с каждой секундой приближаясь к женщине.