«Генералу Шампионне — консулу Римской республики».

Перед тем как покинуть Вечный город, он, кроме того, получил от неаполитанского правительства следующее послание:

«Генерал,

никакие слова не в силах передать Вам печаль временного правительства, когда оно узнало о Вашем отъезде. Это Вы основали нашу республику; на Вас возлагали мы самые светлые упования. Храбрый генерал, Вы увозите с собою наши сожаления, нашу любовь и признательность.

Мы не знаем, каковы будут намерения Вашего преемника в отношении нас; надеемся, что в должной мере дорожа своею честью и своим долгом, он утвердит Ваши смелые начинания; но как бы он ни проявил себя, мы никогда не забудем Вас — Вашу терпимость, Вашу мягкость, Ваш характер, открытый и благородный, Вашу душу, великую и щедрую, что привлекла к себе все сердца. Эти слова не лесть. Вы уезжаете, и мы ничего более не ждем от Вас, кроме самой доброй памяти».

Как уже было сказано, Шампионне и в самом деле оставил о себе в Неаполе самую светлую память. Его отъезд действительно был воспринят как общественное бедствие; два года спустя историк Куоко писал в изгнании:

«О Шампионне! Тебя уже нет среди живых; но, вспоминая о тебе, мы воздаем в этой книге должную дань твоей твердости и справедливости. Что нужды в том, что Директория пожелала нанести тебе обиду? Не в ее власти было тебя унизить. С того дня как ты впал в немилость, ты становишься кумиром нашего народа. Тебя больше нет, но память о тебе подкрепляется почтением, вызванным твоей твердостью и справедливостью. И что. Д?! Она тебя вовсе не унизила. Ты уже стал кумиром нашего народа».

В Болонье генерал Лемуан передал этому новому Сципиону, который, казалось, скорее поднялся на Капитолий, чтобы вознести благодарение богам, чем спустился на Форум, чтобы быть там обвиненным, письмо Барраса, не пожелавшего примкнуть к решению, принятому его коллегами в отношении Шампионне. Баррас называл его своим другом и предсказывал его временной опале счастливый конец и блистательное вознаграждение.

Тем более велико было удивление Шампионне, когда в Милане его разбудили в полночь и от имени главнокомандующего Итальянской армией Шерера объявили новый декрет Директории; этим декретом Шампионне обвинялся в восстании против правительства, вследствие чего подлежал тюремному заточению сроком на шесть лет.

Составителем декрета, предъявленного Шампионне, был член Директории Мерлен, которому после падения ее власти пришлось начинать свою карьеру с низших чинов магистратуры при Бонапарте и стать генеральным прокурором при Наполеоне.

Излишне говорить, что генерал Шерер, передавший Шампионне декрет Мерлена, был тем самым Шерером, что на том же театре военных действий, где изгнанник одержал победы, будет так жестоко побит австрийским генералом Краем и русским генералом Суворовым.

Но став жертвой этой оскорбительной и подлой меры, Шампионне в то самое время испытал и большое утешение: Жубер, сердце, безгранично преданное Революции, Жубер, ничем не запятнанная слава Республики, — Жубер подал в отставку, узнав об обвинениях, выдвинутых против его коллеги.

Шампионне, исполненный доверия к трибуналу, пред которым должен был предстать, в ту же ночь написал Шереру, спрашивая его, в какой крепости он должен содержаться как узник, и Баррасу, прося его ускорить суд.

Но если Шампионне торопились удалить из Неаполя, чтобы комиссары Директории могли заниматься там хищениями, то судить его отнюдь не спешили, потому что отлично знали заранее, каков будет исход процесса.

Шерер вышел из затруднительного положения, отправив Шампионне путешествовать, вместо того чтобы предать суду. Он послал его из Милана в Модену, из Модены вернул в Милан и, наконец, из Милана в Турин, где его заключили в крепость.

Итак, Шампионне стал узником туринской цитадели; однажды утром он увидел, что вся дорога, которая вела из Италии во Францию, насколько хватало глаз, была забита пешеходами, повозками, фургонами: это отступала французская армия, побежденная скорее неспособностью Шерера, чем талантом Края и мужеством Суворова…

Арьергард французской победоносной армии, ставший авангардом разбитого воинства, в основном состоял из поставщиков, гражданских комиссаров и прочих финансовых деятелей; гонимые австрийцами и русскими, они возвращались во Францию подобно стае хищных птиц, торопливо уносящих свою добычу, спеша пересечь границу, чтобы укрыть награбленное в надежном месте.

Шампионне был отомщен. Увы, справедливость восторжествовала, но ее торжество стало позором Франции. Все эти мерзавцы бежали потому, что Франция была побеждена. Нравственная боль, терзавшая генерала, становилась еще острее при горестном зрелище несчастных солдат, которые босиком, в отрепьях, сопровождали свое собственное добро, украденное у них.

На глазах Шампионне постыдно бежали те самые солдаты, кого он вел к победе; он видел раздетыми и босыми тех, кого он одел, умирающими от голода — тех, кого накормил, сиротами — тех, кому он был отцом.

Это были ветераны его армии, армии Самбры-и-Мёзы!

Когда они узнавали, что тот, кто был их генералом, содержится теперь под стражей как узник, они хотели было разбить двери тюрьмы и под его командованием снова идти в наступление. Ведь эта армия, революционная, сознавала то, чего не понимали армии деспотов: причина поражения не столько в мужестве и достоинствах вражеских генералов, сколько в неопытности собственных военачальников.

Шампионне отказался возглавить своих ветеранов как командир, но взял ружье, готовый сражаться как волонтёр.

К счастью, его защитник помешал ему в этом.

— Что подумает ваш друг Жубер, когда он узнает, что вы сделали? — сказал он. — Ведь он подал в отставку потому, что у вас отобрали шпагу. Если вы допустите, чтобы вас убили без суда, станут говорить, будто вы искали смерти потому, что были виновны.

Такой довод убедил Шампионне.

Спустя несколько дней отступление французов, когда они должны были покинуть Турин, вынудило генерала Моро, сменившего Шерера на посту главнокомандующего Итальянской армией, отправить Шампионне в Гренобль.

Это была почти его родина.

По странной игре случая, спутниками Шампионне оказались генерал Макк, — тот самый, кто отдал ему в Казерте шпагу, которую главнокомандующий не пожелал принять, и папа Пий VI — революция послала его умирать в Баланс. Именно в Гренобле должен был состояться суд.

Перед трибуной Совета пятисот Мари Жозеф Шенье вскричал: «Вы привлекли к военному суду Шампионне несомненно для того, чтобы заставить его публично покаяться, что он сбросил последний трон Италии!»

Первым, кого военный суд вызвал как свидетеля, был Вильнёв, адъютант Шампионне.

Он твердым шагом подошел к председателю трибунала и, отвесив почтительный поклон подсудимому, сказал:

— Почему вы не призовете вместе со мною всех товарищей его побед? Их свидетельские показания будут так же единодушны, как и их возмущение. Вспомните слова прославленного историка: «Несправедливая власть может причинить зло честному человеку, но ей не дано его обесчестить».