В день приезда кардинала на побережье Катандзаро Панзанера бросился к его ногам, умоляя о милости — исповедать его.

Кардинал понял, что человек, который является на исповедь с ружьем за спиной и патронташем, а за поясом у которого заткнуты нож и пистолет, не обычный кающийся.

Он спешился, отошел в сторону от дороги и расположился у подножия дерева.

Бандит стал на колени и, выражая жестами глубокое раскаяние, развернул перед кардиналом целый список своих злодеяний.

Но у Руффо не было выбора: этот человек мог быть ему полезен. Он удовлетворился уверениями бандита, не пытаясь разобраться, насколько искренне его раскаяние, и дал ему отпущение грехов. Кардинал был вынужден поступить так, чтобы воспользоваться для блага короля топографическими познаниями, которые дон Алонзо Панзанера приобрел, действуя во вред обществу.

Случай не замедлил представиться, и, как мы сказали, Панзанера был назначен проводником экспедиционной колонны.

Колонна двинулась, а кардинал задержался, чтобы перестроить оставшуюся армию и сплотить силы реакции.

К концу третьего дня он в свою очередь тронулся в путь. Но так как ему предстояло совершить три перехода, следуя берегом моря и минуя населенные места, он поручил своему провиантмейстеру дону Гаэтано Перуччиоли нагрузить несколько повозок хлебом, сухарями, ветчиной, сыром и мукой и только после этого двинуться к Кротоне.

К концу третьего дня они прибыли к берегам реки Троккья, вздувшейся от дождей и таяния снегов.

Во время переправы, проходившей с огромными трудностями, колонна пришла в полный беспорядок, провиантмейстер со своими людьми и провизией бесследно исчез.

Как видим, Гаэтано Перуччиоли сумел воспользоваться случаем не хуже Алонзо Панзанеры.

В первые же сутки, едва успев приступить к своим обязанностям, он поспешил заложить прочный фундамент своего благосостояния. 34

Пропажа обнаружилась только ночью: когда армия остановилась, чтобы расположиться на бивак, исчезновение Перуччоли стало очевидным по полному отсутствию провианта.

Этой ночью все легли спать голодными.

На следующий день, к счастью, после двух льё пути наткнулись на амбар, полный превосходной муки, и на стада одичавших свиней, какие на каждом шагу встречаются в Калабрии. Эта двойная манна небесная в пустыне была весьма кстати, и она немедленно превратилась в суп со свиным салом. Кардинал ел его, как и другие, хотя была суббота, то есть день постный. Но, имея звание высокого сановника Церкви, монсиньор обладал всей полнотой духовной власти и дал освобождение от поста не только самому себе, но и распространил его на всю армию.

Итак, санфедисты теперь могли без всяких угрызений есть свой суп с салом и находить его превосходным. Кардинал разделял мнение армии.

Однако не меньше, чем исчезновение провиантмейстера Перуччоли удивило кардинала появление маркиза Такконе, назначенного приказом генерала Актона сопровождать армию санфедистов в качестве казначея и по сему случаю приехавшего присоединиться к ней.

Кардинал как раз находился в мучном амбаре, когда ему доложили о маркизе. Такконе прибыл в дурную минуту: кардинал не ел с полудня вчерашнего дня и пребывал не в лучшем расположении духа.

Он подумал, что нежданный посланец привез пятьсот тысяч дукатов, которых не смог доставить ему в Мессине, или, вернее, сделал вид, будто верит ему. На самом деле кардинал был слишком опытен, чтобы совершать подобные ошибки.

Он сидел у стола на скамье, которую ему нашли с большим трудом, и отдавал приказы.

— А, это вы, маркиз, — сказал он еще прежде чем тот затворил за собой дверь. — Я получил уведомление от его величества, что вы нашли пятьсот тысяч дукатов и привезете их мне.

— Я? — удивленно пробормотал Такконе. — Должно быть, его величество был введен в заблуждение.

— Ну, тогда что же вы намерены здесь делать? Ведь вы же не собираетесь поступать в волонтёры?

— Я прислан сюда генерал-капитаном Актоном, ваше преосвященство.

— В каком качестве?

— В качестве казначея армии. Кардинал расхохотался.

— Уж не думаете ли вы, — спросил он, — что я располагаю пятьюстами тысяч дукатов, чтобы дополнить ими ваш миллион?

— Я с горестью вижу, что ваше преосвященство подозревает меня в нечестности, — сказал Такконе.

— Вы ошибаетесь, маркиз. Мое преосвященство обвиняет вас в краже. И, до тех пор пока вы не представите мне доказательств противного, я буду настаивать на этом обвинении.

— Монсиньор, — заявил Такконе, доставая из кармана бумажник, — я буду иметь честь доказать вам, что эта сумма и многие другие были употреблены на различные нужды по приказанию генерал-капитана Актона.

И, приблизившись к кардиналу, он открыл свой бумажник.

Кардинал бросил на бумаги свой острый взгляд и, увидев там множество документов, которые показались ему не только чрезвычайно важными, но еще и в высшей степени любопытными, протянул руку, взял у маркиза бумажник и, подозвав часового, стоявшего у дверей, сказал ему:

— Позови двух своих товарищей, пусть возьмут этого господина за воротник, проводят его за четверть льё отсюда и оставят на большой дороге. Если же этот господин вздумает вернуться, стреляйте в него как в собаку, хотя собаку я уважаю больше, чем вора.

Затем, обратившись к маркизу, остолбеневшему от такого приема, он прибавил:

— Не беспокойтесь о ваших бумагах. Я сниму с них точную копию, тщательно пронумерую и отправлю королю. Итак, возвращайтесь в Палермо. Ваши бумаги прибудут туда вместе с вами.

И чтобы доказать маркизу, что он говорил серьезно, кардинал начал рассматривать бумаги еще раньше, чем тот вышел за дверь.

Завладев бумажником маркиза Такконе, кардинал мог поздравить себя с истинной находкой. Но так как сами мы этого бумажника не видели, то удовольствуемся тем, что сказал по сему поводу Доменико Саккинелли, историк прославленного porporato 35.

«Увидев эти документы, имевшие прямое отношение к секретным расходам, — пишет он, — кардинал мог убедиться, что злейшим врагом короля был Актон. Вот почему, увлекаемый своим усердием, он написал королю, пересылая ему все бумаги Такконе, с которых ради предосторожности снял копии:

«Государь, присутствие генерала Актона в Палермо ставит под угрозу безопасность Вашего величества и королевской семьи…»«

Саккинелли, у которого мы позаимствовали этот факт, после того как он был секретарем кардинала, стал его историком. Он смог схватить на лету только эту фразу, приведенную в кавычках; письмо кардинала к королю, написанное собственноручно, оставалось перед глазами Саккинелли всего лишь минуту, так как Руффо очень спешил отправить его Фердинанду.