В эту минуту вошел вестовой и доложил о приходе военного министра.

— Проси! — с живостью сказал Шампионне. Габриэль Мантонне явился тотчас же.

За несколько дней до того прославленный патриот имел с главнокомандующим довольно горячий спор по поводу десяти миллионов контрибуции, установленной по договору в Спаранизе и еще невыплаченной; однако перед лицом серьезных событий, о которых военный министр только что узнал, всякая враждебность исчезла, и он явился к Шампионне как к военачальнику и политическому наставнику просить советов и, в случае необходимости, даже приказов.

— Добро пожаловать, — сказал Шампионне, протягивая руку с присущим ему прямодушием и приветливостью, — вы наш желанный гость. Я как раз собирался послать за вами.

— Вы знаете, что происходит?

— Да. Полагаю, что вы собираетесь сообщить мне о высадках в Калабрии и Терра ди Отранто войск кардинала Руффо и герцога Калабрийского?

— Именно так. Как раз эта новость и привела меня к вам, дорогой генерал. Адмирал Караччоло, от которого я ее узнал, приехал из Салерно и сообщил мне, что видел там гражданина Сальвато и все ему рассказал.

Сальвато поклонился.

— Гражданин Сальвато уже передал мне все, — подтвердил Шампионне. — Сейчас необходимо срочно отправить надежных людей навстречу мятежникам. Нельзя допустить распространения мятежа за пределы Верхней Калабрии и Терра ди Отранто. Пусть варятся в своем котле. Нас это мало трогает. Но надо постараться, чтобы они не обошли Катандзаро с одной стороны и Альтамуру — с другой. Я дам сейчас приказ Дюгему отправиться в Апулию с шестью тысячами французов. Не хотите ли присоединить к нему неаполитанский корпус и одного из ваших генералов?

— Да. Этторе Карафа, если вы пожелаете, генерал с тысячью человек. Только я вас предупреждаю, что Карафа захочет идти в авангарде.

— Тем лучше! Я предпочитаю поддерживать ваших неаполитанцев, чем быть поддержанным ими, — с улыбкой отвечал Шампионне. — Итак, эти войска мы отправляем в Апулию.

— А в Базиликате у вас есть колонна?

— Да. Вильнёв со своими шестью сотнями солдат сейчас в Потенце. Но, признаюсь вам откровенно, мне не хотелось бы, чтобы мои французы сражались с войском кардинала. Если предположить победу, она будет бесславна, если поражение — то позорно. Пошлите туда неаполитанцев, калабрийцев, если можете. Помимо мужества, их воодушевляет еще и ненависть.

— У меня есть один ваш или, вернее, наш человек: это Скипани.

— Я беседовал с ним дважды. Мне показалось, что он исполнен мужества и патриотизма, но ему недостает опыта.

— Это верно, но в дни революции генералами становятся быстро. Ваши Гоши, Марсо, Клеберы стали генералами сразу, и это ничуть не умаляет их талантов. Мы дадим под начало Скипани тысячу двести неаполитанцев и поручим ему собрать и объединить всех патриотов, которые бегут или должны бежать от кардинала и его бандитов… Первый корпус — иными словами, Дюгем со своими французами и Карафа с неаполитанцами, — усмирив Апулию, войдет в Калабрию, а Скипани со своими калабрийцами ограничится тем, что станет сдерживать Руффо и его санфедистов. Цель Карафы будет побеждать, цель Скипани — оказывать сопротивление. Только, генерал, попросите Дюгема побыстрей одержать победу, — прибавил Мантонне, — мы в этом полагаемся на него, потому что нам необходимо как можно скорее отвоевать Апулию: она кормит весь наш край, а бурбонцы с суши и англичане с моря не дают вывозить оттуда пшеницу и муку. Когда бы вы могли дать Дюгема и его шесть тысяч солдат, генерал?

— Завтра, сегодня вечером, сейчас! Как вы сказали — чем раньше, тем лучше. Что касается Абруцци, не тревожтесь: спокойствие там обеспечено французскими постами вдоль всей линии боевых действий между Романьей и Неаполем и крепостями Чивителлы и Пескары.

— Тогда все в порядке! Так как же быть с генералом Дюгемом?

— Сальвато, — сказал Шампионне, — предупредите Дюгема от моего имени, что он должен немедленно связаться с графом ди Руво и быть готовым выступить в поход сегодня же вечером. Прибавьте также: я надеюсь, что он не уедет, не познакомив меня со своим планом и не получив от меня не столько приказы, сколько советы.

— Ну а я, — сказал Мантонне, — со своей стороны тотчас распоряжусь отправить к нему Этторе.

— Простите, — остановил его Шампионне, — одно слово!

— Слушаю, генерал.

— Как вы считаете, нужно ли держать эти новости в тайне или, напротив, дать им широкую огласку?

— Я считаю, что нужно рассказать о них всем. Правительство, которое мы только что свергли, держалось на хитрости и лжи; надо, чтобы наше правительство было откровенным и правдивым.

— Действуйте, друг мой, — сказал Шампионне, — быть может, вы поступаете как плохой политик, но зато как прекрасный, храбрый и честный гражданин.

И, протянув одну руку Сальвато, другую — Мантонне, генерал проводил их взглядом; когда же дверь за ними затворилась, он поудобнее расположился в кресле, раскрыл с отвращением инструкции, привезенные Фейпу, и передернув плечами, с глубоким вниманием погрузился в чтение.

Обстоятельство, столь возмутившее Шампионне в отношении гражданина Фейпу и миссии, возложенной на него Директорией, заключалось в том, что, приняв командование Римской армией, он увидел бедственное состояние древней столицы мира, изнемогающей под бременем контрибуций и всякого рода поборов. Тогда он стал искать причины этой нищеты и узнал, что в ней повинны агенты Директории, которые под разными должностными именами утвердились в Вечном городе и, утопая в бесстыдной роскоши, оставили уцелевшую часть славной армии без хлеба, без обмундирования, без обуви, без жалованья.

Шампионне тотчас же направил в Париж следующее послание:

«Граждане члены Директории,

все средства Римской республики уже истощены: их поглотил рой негодяев, которым не терпится насытить свою алчность, завладев тем, что еще осталось. Эти кровососы отечества прячутся под любыми личинами; но, уверенный в вашей поддержке, я заявляю, что не потерплю, чтобы эти грабители безнаказанно посягали на средства, отпущенные армии. Я буду уничтожать этих страшных гарпий, пожирающих землю, что завоевана ценой человеческих жизней».

Затем он собрал свои войска и сказал:

— Мои храбрые товарищи! Вы терпите большие лишения, я это знаю. Подождите еще несколько дней — и царствование грабителей кончится. Завоеватели Европы не будут больше пребывать в этой жалкой нищете, которая унижает людей, увенчанных славой.

Но Шампионне был или очень неосторожен, или совсем плохо знал людей, к которым он обращался. Преследовать расхитителей — значило нападать на самих членов Директории, так как новоиспеченная комиссия, которую дирек-торы наделили своими полномочиями, должна была отчитываться только перед правительством. Чтобы дать представление о том, какие доходы получали пятеро заседавших в Люксембургском дворце, достаточно сказать, что казначей, собирающий налоги, получил право взимать в свою пользу три сантима с франка из поступавших сумм; таким образом, при шестидесяти примерно миллионах сборов на долю этого чиновника, далекого от опасностей войны, приходилось миллион восемьсот тысяч франков, тогда как жалованье французских генералов составляло двенадцать-пятнадцать тысяч в год, если они вообще его получали.