– Доброй ночи, капитан Бэтти.

Уиграм взял ее руку и неожиданно склонился над ней. Этот жест был для него так же непривычен, как для Анджули рукопожатие, и удивил его самого даже больше, чем Аша и Уолли. Но то была непроизвольная дань почтения, а также своеобразное невысказанное извинение за прежние свои мысли о ней. Выпрямившись и посмотрев в прекрасные глаза, находившиеся почти на уровне его собственных, он увидел, что Уолли говорил правду: в них действительно мерцали золотые крапинки, если только то были не отблески дырчатой бронзовой лампы, свисающей с потолка и усеивающей пол, стены и потолок маленького павильона звездами. Но Уиграм не успел толком разглядеть. В следующий миг Анджули отняла руку и, обменявшись рукопожатием с Уолли, повернулась и вышла прочь; а когда она исчезла в густой тени, у него возникло странное впечатление, будто она унесла с собой свет.

Тем не менее Уиграму стало легче после ее ухода, поскольку в ее присутствии разговор начистоту исключался, а у него не было ни времени, ни желания считаться с женской чувствительностью. Когда ее шаги замерли на лестнице, Уолли вздохнул, а Аш спросил:

– Ну так что?

– Она очень красива, – медленно проговорил Уиграм. – И очень… молода.

– Двадцать один год, – коротко уточнил Аш. – Но я имел в виду не «что ты думаешь о моей жене?», а «что за предложение ты собирался сделать?».

– Давай же, выкладывай, – настойчиво сказал Уолли. – Я умираю от любопытства. Что там у тебя на уме?

Уиграм ухмыльнулся, но сказал с легким сомнением, что теперь, когда дошло до дела, он не вполне уверен, что хочет говорить что-либо.

– Видите ли, я боюсь, вы будете смеяться.

Но Аш не стал смеяться. Он достаточно много знал о прошлой афганской войне, а в Гуджарате перечитал книгу сэра Джона Кея на данную тему, и бесполезность, несправедливость, трагичность той неумелой попытки расширить сферу влияния Ост-Индской компании привела Аша в такую же ярость, в какой пребывал его отец Хилари тридцатью годами ранее.

Вторая война с Афганистаном казалась делом настолько немыслимым, что даже после предупреждения Кода Дада у него никак не укладывалось в голове, что хоть один мало-мальски здравомыслящий человек может всерьез обдумывать подобную перспективу. Как и большинство солдат и офицеров пограничных войск, он не питал никаких иллюзий относительно боеспособности воинственных пограничных племен или сложного ландшафта местности, где они обитали, и отлично представлял ужасные проблемы, связанные с боеприпасами и транспортными средствами (не говоря уже о самих боевых действиях), с которыми неминуемо столкнется любая современная армия, пытающаяся двигаться по вражеской территории, где на вершине каждой горы, за каждым валуном и скалой, в каждом ущелье и лощине может скрываться неприятельский стрелок. Вдобавок по территории, где почва настолько неплодородна, что даже в лучшие времена там едва хватает пищи для местных жителей, а потому нет ни малейшей надежды прокормить многочисленное оккупационное войско, сопровождаемое еще большим количеством гражданских лиц, или найти пастбища для бессчетного множества лошадей, мулов и прочих транспортных животных. Кроме того, если не штатские в Симле, то уж генералы-то наверняка извлекли урок из прошлой афганской войны?

Однако, слушая Уиграма, Аш понял: урок, если таковой и был извлечен в свое время, давно забыт и люди, планирующие повторить представление той прискорбной трагедии, позаботятся о том, чтобы его никто не вспомнил, а для этого направят луч прожектора на фигуру русского злодея в мохнатой шапке, притаившегося за кулисой в ожидании выхода на сцену. «Да, если Шер Али действительно собирается впустить в свою страну русских, – подумал Аш, как недавно думал Уиграм, – Англии придется вмешаться, потому что русские, прибрав что-нибудь к рукам, уже никогда этого не упустят, а следующей станет Индия».

Он содрогался при одной мысли об Индии, присоединенной к неуклонно расширяющимся владениям царя: об индийских городах и деревнях под управлением исправников и старост, о русских генерал-губернаторах во всех провинциях, о русских полках, стоящих во всех военных постах от Пешавара до мыса Кумари и контролирующих крупные морские порты Карачи, Бомбей, Мадрас и Калькутту. Но с другой стороны, он знал Афганистан даже лучше людей вроде Каваньяри, а потому относился скептически к опасениям, выражавшимся заместителем комиссара и прочими поджигателями войны.

– Помнится, я читал где-то, – задумчиво заметил Аш, – что Генрих Первый Французский сказал об Испании: если в нее вторгнешься с большим войском, умрешь голодной смертью, а если с малым, погибнешь от руки враждебно настроенного испанского народа. То же самое можно сказать об Афганистане. Вторгаться в такую страну – гиблое дело, и я сомневаюсь, что русские попытаются туда сунуться, разве что они полагают, что смогут войти туда беспрепятственно, с согласия не только эмира, но и населения. Сомневаюсь я и в том, что Каваньяри знает Афганистан достаточно хорошо, если он способен предположить, что так называемые «подданные» эмира безропотно смирятся с русскими гарнизонами, стоящими по всей стране. Пусть они кровожадные головорезы, славящиеся вероломством и жестокостью, но никто никогда не отказывал им в храбрости – и не мог заставить их делать то, чего они не желают. А они не желают находиться в подчинении или под управлением иностранцев – любых иностранцев! Вот почему, на мой взгляд, «русская угроза» не более чем жупел.

– Совершенно верно, – согласился Уиграм. – Именно этого я и опасаюсь. Мне бы очень хотелось ошибаться, но я невольно задаюсь вопросом: а что, если сторонники «наступательной политики» прекрасно понимают, что Россия просто вытягивает щупальце – проверяет температуру воды, так сказать, – но исполнены такой решимости осуществить свои планы превращения Афганистана в буферное государство для защиты Индии, что используют «русскую угрозу» в качестве ширмы для прикрытия своих подлинных целей? Хотя, конечно, если эмир действительно собирается подписать договор с царем…

Фраза осталась незаконченной, потому что его перебил Уолли, который отказывался верить, что самый последний его герой может ошибаться в столь важном вопросе или неверно судить о любых обстоятельствах, касающихся племенных территорий Афганистана. Каваньяри, заявил Уолли, знает об этой стране и ее народе больше любого другого человека в Индии – во всяком случае, любого европейца. Это всем известно!

Уиграм сухо заметил, что наверняка многие говорили то же самое о Макнотене в 1838 году, однако, несмотря на это, он погиб от руки афганцев через три года, будучи причастным к попытке возвести на престол Шуджу-шаха и почти единолично повинным в том, что позволил огромному количеству британских женщин, детей и слуг-туземцев присоединиться к оккупационным войскам в Кабуле и погибнуть в жестокой бойне на перевалах Курд-Кабула вместе с отступающей армией. Поскольку Уолли тоже изучал ту катастрофическую кампанию, он на время умолк и стал слушать Аша и Уиграма, которые принялись обсуждать, возможно ли добыть достоверную информацию о делах в Кабуле и является ли «русская угроза» реальной, или же она просто жупел, использующийся сторонниками «наступательной политики», чтобы напугать электорат и заставить его выступить в поддержку очередной агрессивной войны.