Первая состоялась задолго до рождения обоих, и, хотя афганцы ее не забыли, британцы редко упоминали о ней – те, кто помнил, предпочитали делать вид, будто не помнят, чему не приходилось удивляться, потому что это была отвратительная история.

В начале века, когда «компания Джона» правила половиной Индии, некий заурядный юнец по имени Шуджа-шах унаследовал престол Афганистана. Низложенный после царствования, короткого даже по суровым меркам этой страны, он бежал в Индию, где получил политическое убежище и стал вести мирную жизнь частного лица, тогда как его бывшие подданные после бегства правителя предались мятежам и волнениям, которые разом закончились, когда сильный и талантливый человек, некий Дост Мухаммед из племени баракзи, навел в стране порядок и в конечном счете провозгласил себя эмиром.

К несчастью, правительство Индии не доверяло талантливым людям. Они заподозрили, что Дост не позволит собой манипулировать и, возможно даже, решит вступить в союз с Россией, коли они потеряют бдительность. Обсудив такую вероятность в разреженной атмосфере Симлы, генерал-губернатор лорд Окленд и его любимые советники пришли к заключению, что неплохо бы избавиться от Доста (который не причинил им никакого вреда, а для своей страны сделал много хорошего) и вместо него возвести на престол бывшего эмира Шуджу-шаха, руководствуясь тем соображением, что это престарелое ничтожество, связанное со своими британскими покровителями узами благодарности и личных интересов, непременно станет послушной марионеткой и с готовностью подпишет любой договор, продиктованный хозяевами.

Хотя война, навязанная лордом Оклендом Афганистану, обернулась для Британии форменной катастрофой, большинство людей, развязавших ее, извлекли из нее большую выгоду, поскольку в ознаменование первой победы на них дождем просыпались медали, звания и всевозможные почести, лишить которых впоследствии было уже нельзя. Но мертвецы, гнившие в ущельях, не удостоились никаких наград, а через два года Дост Мухаммед-хан снова стал эмиром Афганистана.

Напрасные жертвы, подумал Уиграм; несправедливость, глупость и напрасные жертвы. И все впустую. Похоже, теперь, почти сорок лет спустя, горстка людей в Симле планирует заставить другого эмира – младшего сына того самого Дост Мухаммеда – учредить постоянную британскую миссию в Кабуле. Что еще хуже, одно время эмир действительно был более чем готов пойти им навстречу. Пять лет назад, испуганный угрозой восстания и растущим могуществом России, Шер Али пытался завязать дружеские отношения с тогдашним вице-королем, лордом Нортбруком, и просил у него заверений в поддержке и содействии в случае нападения любого агрессора, но получил отказ. Оскорбленный отказом, он решил обратиться к России (выказывавшей лестную готовность обсудить с ним договор о дружбе и союзе), однако теперь те самые ангрези, которые грубо отказали ему в просьбе о помощи, имели наглость требовать, чтобы он радушно принял британского посланника в своей столице и прекратил «интриговать» с царем.

«На месте эмира я бы послал их куда подальше», – подумал Уиграм, но тут же осознал, что подобные мысли неуместны: именно так и начинаются все войны.

Пять лет назад лорд Окленд со своими друзьями послал на смерть тысячи людей только потому, что заподозрил отца Шер Али в намерении заключить союз с Россией. Неужели лорд Литтон собирается сделать то же самое, опираясь на столь же неубедительные доказательства, основываясь в своем решении на догадках, слухах, сплетнях и недостоверных показаниях платных шпионов?

В течение последних нескольких лет Уиграм много общался с родственником Уолли, заместителем комиссара Пешавара майором Луи Каваньяри, и до недавних пор держался о нем почти столь же высокого мнения, как Уолли. Пьер Луи Наполеон Каваньяри не относился к разряду людей, каких ожидаешь увидеть в такой должности: по словам Уолли, его отец был французским графом, который служил под командованием великого Наполеона, стал военным министром Джерома Бонапарта, короля Вестфалии, и женился на ирландской леди по имени Элизабет, дочери декана Стюарта Блэкера из Карриблэкера (кстати, несмотря на свои галльские имена, заместитель комиссара, выросший в Ирландии, всегда считал себя британцем и предпочитал, чтобы друзья называли его «Луи» – это имя он находил наименее иностранным из трех полученных при рождении).

Двадцать лет Луи Каваньяри безупречно служил в пограничных областях Индии, участвовал по меньшей мере в семи кампаниях и приобрел завидную репутацию человека, способного договариваться с мятежными племенами, на чьих диалектах он говорил бегло, как туземец. С виду высокий бородатый Каваньяри больше походил на профессора, нежели на солдата, однако все хором утверждали, что он отважен сверх всякой меры. Никто ни разу не обвинил его в недостатке решительности и мужества, и динамичный характер сочетался в нем со многими превосходными качествами, хотя, как у большинства людей, они уравновешивались свойствами менее восхитительными – эгоизмом, честолюбием, вспыльчивостью и пагубной склонностью видеть вещи такими, какими хочется видеть, а не такими, какими они являются в действительности.

Уиграм Бэтти лишь недавно разглядел в нем эти недостатки. Но с другой стороны, он имел возможность видеть Каваньяри в деле. Успех операции при Сипри, с быстрым ночным маршем и внезапной атакой на рассвете, всецело объяснялся хитроумным расчетом заместителя комиссара и его вниманием к деталям, и данный эпизод, наряду с несколькими другими аналогичными инцидентами, внушил Уиграму глубочайшее уважение к достоинствам этого человека. Тем не менее в последнее время он умерил свои восторги, стал более критичным и даже почувствовал серьезные опасения, ибо заместитель комиссара открыто ратовал за «наступательную политику», сторонники которой считали, что единственный способ защитить Индийскую империю от «русской угрозы» – это превратить Афганистан в британский протекторат и воздвигнуть британский флаг по другую сторону Гиндукуша.

Поскольку вице-король был с этим согласен (лорд Литтон глубоко уважал майора Каваньяри и во всех делах, касающихся границы, предпочитал следовать его советам, а не рекомендациям пожилых и более осторожных людей), не приходилось удивляться, что Уиграм Бэтти ощутил тревогу, когда услышал следующее заявление заместителя комиссара, сделанное недавно во время званого обеда в Пешаваре: «Если Россия укрепится в Афганистане, она захватит эту страну, как захватила почти все древние гордые королевства Центральной Азии, а тогда перед ней откроется путь через Хайбер, и ничто не помешает русским армиям совершить переход через горы и взять Пешавар и Пенджаб, как сделал Бабур Тигр триста лет назад. Я ничего не имею против афганского народа, но мне не по душе эмир: интригуя с царем, он играет с огнем, который, если мы не вмешаемся, уничтожит его страну, а оттуда распространится на юг и поглотит всю Индию…»

Употребление местоимения первого лица единственного числа было характерно для Каваньяри, и в других обстоятельствах Уиграм не придал бы этому значения; но в данном случае он встревожился. Его собственный интерес к спору между правительством Индии и эмиром носил сугубо неполитический характер: его волновали главным образом последствия вероятной войны с Афганистаном для армии и роль, которую придется сыграть в ней корпусу разведчиков. В конце концов, он был профессиональным солдатом. Но он также имел совесть и опасался, что сторонники «наступательной политики» намерены втянуть радж во вторую афганскую войну без каких-либо серьезных поводов для этого, причем не представляя во всей полноте чудовищные трудности, с которыми столкнется оккупационная армия.