Показалось, что они сейчас все как один начнут на него указывать и орать: “А вот филон! А он отлынивает! А пусть на баланы вместе с нами!”

Едва не дрогнул: хотел уже развернуться и пойти в обратную сторону. Совсем глупо выглядело бы…

Его тоже признали: на лицах появилось что-то вроде оживления.

Артём вдруг понял, насколько он лучше выглядит, чем те, кто идёт ему навстречу. Они были – как выжатые, с почерневшими глазницами, со впавшими ртами – серое старичьё.

Ксива тряс губой так, что, казалось, она раскачивается из стороны в сторону, будто кадило, и всё одёргивал Шафербекова, идущего впереди, – но тот не отвечал: он и сам хорошо видел Артёма.

Шафербеков раздумывал о чём-то, но решения придумать не мог.

Сивцев посматривал на Артёма словно бы с надеждой: а вдруг скажет хорошую весть или даст пирога.

“И Самовар тут!” – удивился Артём на бывшего генеральского денщика, который верой и правдой начал служить Бурцеву, однако ушедший в ИСО новый его хозяин прислугу за собой не потащил – пережитки: так что иди-ка ты, дядя, на баланы, советские люди сами умеют начищать себе сапоги.

“Здороваться, нет?” – поспешно решал Артём; тем временем сблизились, Артём кивнул Сивцеву; денщик, не здороваясь, пронёс мимо своё самоварное лицо: “…старый дурак”, – посмеялся Артём, не спуская, впрочем, глаз с губы Ксивы и сизой щеки Шафербекова.

Благо наряд сопровождали десятник и два красноармейца, а то ещё неизвестно, как бы всё обернулось…

С каждым шагом, как слепая ископаемая черепаха, подползал навстречу Артёму монастырь.

…Но оказался ближе, и впечатление стало чуть другое: увидел красные кремлёвские купола, обитые золотом, – если сощуриться, возникало чувство, что солнце тёплыми волнами стекает по красной жести.

“Надо бы Афанасьеву про это сказать, может, пригодится”, – поставил себе Артём на заметку.

Он шёл к воротам широким кругом – так, чтоб увидеть здание, где жила Галя, – возле монастыря, в общей для всех чекистов бывшей Петроградской гостинице, на втором этаже. Артём проходил мимо этого дома несколько раз, но окон её не знал. Зато знал многое другое, и это знание было головокружительным.

– Ваш пропуск, – спросил красноармеец.

– Наш пропуск, – ответил Артём, подавая бумагу.

Красноармейцу такой тон не понравился, но что поделаешь, казённую бумагу не съешь.

Вот она, зелёная стрела Преображенского собора. Афанасьев говорил, что это собор весёлый, лёгкий, будто даже смешливый. Ещё он говорил, что купола его полны киселём.

“Если Гале про это сказать? Поймёт она?” – задавался вопросом Артём.

Бывший соловецкий митрополит колол дрова для рабочих кухонь.

Раздался осипший сигнал – это пришла “Нева”, Артём помнил голос этой посудины ещё с тех пор, как грузил бочки с треской на причале.

“…Вот разве что поесть хочу”, – понял Артём, глядя на митрополита и слыша “Неву”.

Он же получил продуктовый паёк, как помощник Бориса Лукьяновича, – там было чем поживиться.

“А прежняя рота твоя ворочает баланы в холодной воде, – сказал себе Артём и сам же себе ответил: – И что мне? Сгореть со стыда? Я тоже ворочал”.

Чуть запоздавший, вёл свою группу Василий Петрович.

Тут Артём уже встал на дороге – не обойти: ему хотелось начать утро с того, чтоб его простили, тогда и день обещал удасться.

Василий Петрович мотнул головой, тронул кепку, было видно, что он сердится по-прежнему, но что ж теперь – обходить этого бритого загорелого подлеца?

– Я на минутку, на минутку, – сказал Артём, приобняв Василия Петровича, говоря негромко и быстро. – Я не знаю, как часто ваши Афинские вечера собираются, Василий Петрович, и о чём вы там говорите, но я там видел Гракова… Вы будьте в его присутствии чуть внимательней, ладно? А то он пересказывает ваши разговоры кому попало.

Василий Петрович, так ничего Артёму и не сказавший, строго кивнул, сжал Артёму локоть и поспешил обратно к своей ягодной команде.

“А ведь я мог бы до сих пор ягоды собирать! – вспомнил Артём, глядя им вслед. – Василий Петрович уговаривал ведь… Хорошо было бы? И не случилось бы того, что случилось. Что ты, Артём, выбираешь?”

Выбор его был понятен, однако на данный момент недоступен.

Он так и не пошёл есть – а вдруг Галя появится и уйдёт по своим делам, уедет в Кемь или в Москву, и с концами – эта шарлатанка, этот шкет, эта… У Артёма снова захолонуло сердце, и на мгновение чёрная рассыпчатая, трепещущая многими крыльями стрекоза появилась в глазах.

“Да что ж с тобой такое…” – едва ли не вслух засмеялся он.

По уму, надо было бы давно убраться со двора, но Артём нарочно бродил под окнами ИСО: “…может, заберут, – по-ёживаясь, думал он. – …Или самому пойти с повинной… Товарищ красноармеец, я съел двух кроликов на вверенном мне объекте, требую отвести меня в кабинет к Галине, она меня накажет”.

“Заберут сейчас, да не туда, – узнаешь…” – одёргивал себя Артём в который раз и сам себя не слушался.

На дворе было довольно многолюдно, но все торопились по своим делам, никто не шлялся без смысла и заботы.

Прошли трое красноармейцев, не глядя на Артёма. Он подумал, что и красноармейцы, и блатные всегда казались ему на одно лицо – как китайцы. Блатные: грязные, как обмылки, со сточенными зубами. Красноармейцы: со своими собачьими лицами и вдавленными глазами. Как их было отличить? Проще было одну чайку отличить от другой.

Каждая пролетавшая мимо чайка старалась как можно громче проорать в ухо. С утра они всегда были голодные и злые. Эти твари за последние времена вовсе разучились охотиться, и питались исключительно на помойках или возле кухни. И ещё промышляли воровством или открытым грабежом. Натуральное древнее, до Екатерины ещё, казачество.

Блэк с Мишкой сделали круг за Артёмом, потом отстали: от него пахло солнцем, дураком, желанием: но едой – нет.

“Ой, а я знаю этого человека…” – угадал Артём.

Он приметил Виоляра, бывшего мексиканского консула, про которого рассказывал Василий Петрович. Виоляр поехал к родне своей жены в Тифлис и оттуда, вместе с любимой, угодил на Соловки.

Виоляр тоже никуда не спешил, но чего-то ожидал, находясь в состоянии явственного душевного волнения. Он стоял на углу ближайшего здания, переступая с ноги на ногу и томясь.

“Может, он тоже Галю ждёт?” – посмеялся Артём, тут же ощутив свою шутку как лёгкий удар под дых: нет, это было вовсе не смешно.

“…Сейчас женбарак поведут, дурачина”, – пояснил себе он, и в подтверждение догадки появился строй женщин, направлявшихся на общие работы: “…Торф, скорей всего”, – прикинул Артём.

В ближнем к Виоляру ряду шла высокая тонкая женщина – вид её был горд и подбородок высок, но глаза источали такую тоску, что сердце защемило.