— Позвонил бы по сотовому.

— По сотовому для него сложно: там какие-то кнопочки. Надо надевать очки, тыкать пальцем.

— Что еще?

— Прибегала с утра пораньше Капустина, — раздумчиво тянет Мешков, и на его кроличьей физиономии появляется загадочная ухмылка. — Что-то ей от вас было надо. Сказала — срочно, сказала — посоветоваться по делу. А по какому такому делу, не говорит. Сплошные тайны!

«Знает или не знает? — слегка оторопев, думаю я. — Нет, откуда! Это все шутовская манера разговаривать. Шут гороховый! А Светланка точно малый ребенок. У нее, как писал когда-то Стефан Цвейг, явный диагноз — нетерпение сердца».

Захватив блокнот и ручку — так полагается ходить по начальству, дабы было куда записывать светлые мысли и мудрые указания, — я направляюсь к Курватюку.

— Где вы ходите? — нелюбезно встречает он меня, стягивает с кончика влажного пористого носа очки и швыряет на стол, изображая праведное негодование. — Ну? Как это все понимать?

— Опоздал на работу, — миролюбиво отвечаю я. — Так получилось.

Сегодня у меня нет ни сил, ни желания вступать в перепалку с этим индюком, тем более что сейчас он прав. А кроме того, после нашей с ним недавней поездки в главк я дал себе слово не испытывать к людям зла — ни к нему, ни к кому бы то ни было другому. Но как не испытывать, если разнос неминуем, а нервы у меня в последнее время шалят, заставляют выкидывать всяческие фортели?

— Пишите объяснение. Я вас премии лишу! Разболтались, понимаешь!..

— Сейчас писать или можно подумать?

Курватюк подозрительно впивается в меня взглядом, потом прядает по кабинету, словно конь: хватает с полки какие-то папки, сыплет из них на пол бумаги, кряхтя, подбирает, оббегает кресло, пьет выстывший чай из чашки и сплевывает чаинки в мусорную корзину.

— Потом напишете, — наконец соизволяет распорядиться он все тем же ворчливым, гавкающим голосом, но уже на полтона ниже. — А вот скажите, почему я узнаю обо всех новостях последним? Фертов знает, а я нет! Или вы тоже не ведаете, что ваши «кашники» вытворяют?

Ах вот в чем дело! Полчаса назад мне позвонил начальник отдела «К» службы безопасности и сообщил, что при получении взятки был задержан некто Сажин, прокурор одного из районов. По вполне понятным причинам я принял сообщение к сведению, но и только. А надо было, по меньшей мере, немедля связаться с Курватюком.

— Вы о Сажине? — невинно спрашиваю я и пожимаю плечами. — Утром мне доложили, но я был в пути и не мог с вами связаться.

— Утром? Вы должны наперед знать, что у них там затевается! Если на прокурорского работника заводится ОРД, вы обязаны…

— Если на прокурорского работника заводится ОРД, такое дело будут скрывать от нас до последнего. И это хорошо, и это правильно. По скольким делам у них срывалась реализация? Так вот, я не хочу обвинений в адрес отдела, что кто-то сливает секретную информацию. Помните историю с рапортом в интернете? Вас там не упоминали… Именно поэтому у меня с «кашниками» джентльменское соглашение: они не сообщают мне, кто под подозрением, до последней минуты. А уж когда взяли…

— Когда взяли!.. — бурчит Курватюк и, развалившись в кресле, нервно крутится на нем то влево, то вправо. — А Фертову что я скажу? Что у вас соглашение? И какая скотина этот Сажин! Не далее как весной уже была темная история, его предупреждали: смотри, мил человек!..

— Ладно, Владимир Андреевич, пойду я. У меня сегодня день тяжелый.

— Куда это? — вскидывается Курватюк, но как-то вяло, умиротворенно: его уже попустило, а нервы надо беречь — понедельник только начинается. — Хорошо, идите и готовьте спецдонесение по Сажину. Не затягивайте, чтобы проект донесения к обеду был у меня!

Проходя по коридору мимо приемной, я вижу за раскрытыми дверьми Котика, любезничающего с секретаршей по имени Вика. Если честно, мне сейчас не до них, но оба они, не сговариваясь, поворачивают ко мне головы, и я вынужден зайти и раскланяться.

— Вы на прием? — спрашивает меня Вика, еще юная, не оперившаяся, угловатая, с острыми коленками и неумело заретушированными прыщиками на лице. — Михаил Николаевич ненадолго уехал. Сказал, скоро будет. Если хотите, можете подождать.

— Не хочу! Посмотрю на вас, и «пошли они, солнцем палимы…»

— Как же, Евгению Николаевичу сегодня не до нас! — хитро улыбается, обмениваясь со мной вялым влажным рукопожатием, Котик. — Евгений Николаевич коррупцию побеждает! Его подопечные сегодня отличились, изловили и съели Сажина — как туземцы Кука.

— Как съели? — ужасается Вика. — В каком смысле? Посадили?

— Не пугайте ужасными историями детей, Елисеевич! Ваш Сажин жив и здоров. И вообще, все будет хорошо.

— Чики-пики! — смеется Котик, и блестит глазами, и радостно потирает руки.

«Вот уж кто жизнелюб! — думаю я не без доли зависти к легкому, праздничному характеру Владимира Елисеевича. — Что бы ни произошло за окном, он в ровном расположении духа встанет, умоется, съест свой завтрак и, отправляясь на службу, поцелует любящую жену. А ведь далеко не прост, каким кажется на первый взгляд. На него, говорят, столько неофициальной информации в спецподразделениях! И однако же он ухитряется улаживать свои дела так ловко, что информация благополучно тонет, зарастает травой забвения, остается на уровне непроверенных слухов, не на повестке дня. Процветающий, удачливый, умеющий красиво пожить, вкусно поесть и хорошо выпить Пантагрюэль!»

Негромкий, скребущий по сердцу, какой-то пришибленный зуммер внутренней связи на столе у Вики отвлекает меня от мыслей о Котике.

— Слушаю! — говорит в трубку Вика, потом морщит лоб и поднимает на меня широко распахнутые, по-детски наивные глаза. — Евгений Николаевич, зайдите к Богдану Брониславовичу.

Невольно я оборачиваюсь к тому месту в приемной, где вмонтирована видеокамера, — хищный, настороженный глазок, тускло отсвечивая в углу под потолком, день и ночь выслеживает, предостерегает. Праздная болтовня подчиненных, внезапные нежелательные визиты, от которых лучше сбежать через запасной выход, появление важных лиц, коих задерживать в приемной себе дороже… Зачем еще понадобилось Фертову с Чумовым устанавливать эту штуковину? Не затем же, чтобы подглядывать, как Вика подкрашивает губы или подтягивает на себе колготки?!

Что ж, к Чумовому так к Чумовому! Внутренне настраиваясь на малоприятный разговор, я открываю двери в кабинет первого заместителя прокурора области. Здесь настоящий чиновничий рай: на стене — плазменный телевизор, добротная мебель, картины и статуэтки, тяжелые парчовые шторы на окнах. Под стать им и Богдан Брониславович: в белоснежной сорочке, на манжетах которой богато отсвечивают золотые запонки, в облаке запахов дорогого одеколона и нежного табака, со счастливым осознанием собственной значительности на глуповатом самодовольном лице.

— Присаживайтесь! — глазами и голосом Чумовой предлагает мне стул у приставного столика, что само по себе предполагает или длительный, или задушевный разговор.