Опричники, пощелкивая кнутами, пресекали шум в толпе зрителей, а десятник Егор (Мишка все больше и больше удивлялся его поведению) стоял на крыльце рядом с покрытой ковром скамьей, на которой восседал боярич, и всем своим видом показывал, что все идет так, как и должно идти. С другой стороны стоял Треска, которого Мишка вызвал из толпы и в самых вежливых выражениях попросил наблюдать за ходом судебного процесса со стороны дреговичей.

Далеко на заднем плане ратник Гурьян, связав вместе несколько тетив от трофейных луков и подвесив к ним подкову, совершал некие загадочные манипуляции возле дерева: что именно он делает, с такого расстояния было не разобрать. Спиридон выглядел не просто плохо, а прямо-таки по пословице «Краше в гроб кладут», но на ногах держался – хватило и однократного взбадривания «методом горящей головни», рекомендованного Матвеем, чтобы приказчик прекратил попытки изобразить из себя «живой труп».

– Итак, приказчик купца Никифора из Турова Спиридон обвиняется в том, что указал ворогам дорогу к нашим селищам и стал тем самым причиной многочисленных смертей, увечий, бесчестья и иных несчастий жителей Погорынского воеводства! – Мишка слегка притопнул ногой по верхней ступеньке крыльца, как бы утверждая свои слова. – Есть ли тут кто-нибудь, кто может опровергнуть обвинение? – Мишка держал паузу, переводя взгляд справа налево, пока в толпе не утих говор. – Есть ли кто-нибудь, кто хочет сказать что-то в защиту приказчика Спиридона? – Снова длинная пауза, и снова желающих не нашлось. – Ты, Спиридон, что можешь сказать в свое оправдание?

– Меня пытали!!! – И откуда у Спиридона взялись силы, чтобы так орать? – Огнем жгли!!! Боярич, пощади!!! Ногами топтали!!! Кости ломали!!! Боярич!!! Меня бросили одного, в лапы ляхам отдали!!!

Мишка некоторое время послушал его вопли, потом кивнул уряднику Степану.

Тот пихнул Спиридона и буркнул:

– Заткнись, г. нюк! – Видя, что приказчик не внемлет, демонстративно потянулся к жаровне и спросил: – Еще раз прижечь?

Спиридон заткнулся.

– Лекарский ученик отрок Матвей осмотрел приказчика Спиридона незадолго до суда. Кто из взрослых ратников возьмется отвечать за правдивость слов отрока Матвея?

– Я! – Ратник Арсений положил руку на плечо Матвею и вытолкнул того из первого ряда зрителей. – Я, ратник второго десятка ратнинской сотни Арсений сын Андреев из рода Боспорца, берусь отвечать за правдивость речей отрока Матвея!

«Ох ничего себе! «Боспорец» означает жителя Боспора, значит, его пращур пришел с князем Мстиславом из Крыма! Да не просто пришел – кличка Боспорец означает, что кто-то из предков Арсения появился в дружине Мстислава, когда тот еще не перешел на крымский берег Керченского пролива и не переименовал Боспор в Корчев».

– Лекарский ученик Матвей, достаточно ли ты обучен, чтобы различить следы пыток недельной давности? Как ты можешь отличить их от повреждений, которые Спиридон получил сегодня?

– Обучен достаточно, боярич! Ожогов на Спиридоне нет, так что про огонь он врал! А другие…

– Я не спрашивал тебя, врал он или нет! Это не тебе решать! Ожогов нет. Дальше!

– Старые побои опухают, заплывают синяками, а за неделю синяки изменили бы цвет. Ничего этого я на Спиридоне не увидел. И выбитый глаз за неделю загнил бы, и кожу на голову я обратно натянуть бы не сумел… Если надо, я могу с него повязки и лубок снять, сами увидите!

– Все?

– Не пытали его! Все!

– Оправдания твои, Спиридон, ложные! В защиту твою…

– Боярич!!!

– Молчать! В защиту твою никто ничего сказать не смог. И ты сам не смог, а потому слушай приговор! За злодейство твое, кое подтверждено свидетелями и очевидно из произошедших событий, приговариваю тебя к смерти!

– Боя… а-а-а!!!

– Так и держи его, Степан, не давай орать! Приговариваю к смерти! Приговор велю исполнить немедля! Погостному писарю велю составить запись о суде, в коей привести слова свидетелей, слова лекарского ученика Матвея и слова самого Спиридона. Оную запись велю представить на подпись мне, десятнику Егору и честному мужу Треске из Уньцева Увоза!

Слева – оттуда, где стоял Треска, – раздалось громкое сопение.

«Вот-вот, посопи-посопи, честной муж. Приговоры-то, поди, ни разу в жизни не подписывал? Да и не видал наверняка ни разу. Вот мы твою «юридическую девственность» и порушим. А ты как думал? Я же не случайно всех нас одним термином «жители Погорынского воеводства» поименовал. Привыкай».

– Судебную запись передать боярину Федору, а противень[48]переслать воеводе Погорынскому боярину Кириллу! – Мишка прервался, вспоминая, не забыл ли чего, не вспомнил и указал на Спиридона:

– Взять! Туда его, под дерево! Антон, коня!

Визжащего Спиридона поволокли к Гурьяну, Мишка поехал следом. Дождавшись, пока к месту казни подтянется толпа, а Спиридона пинками и руганью заставят встать на низкий, толстый чурбан, Мишка набрал в грудь воздуха и заговорил в полный голос:

– Жители Погорынского воеводства! Иуда Искариот, предавший Господа Бога нашего Иисуса Христа, мучимый угрызениями совести, повесился на осине. В тот миг, когда на шее Иуды затянулась петля, дерево вздрогнуло от ужаса и омерзения, и с тех пор листья всех осин всегда дрожат на ветру! Дрожат, а с изнанки имеют цвет тех самых тридцати серебреников, которые Иуда Искариот получил за предательство! Если же ободрать кору на осине, то под ней выступит сок цвета запекшейся крови Иуды! Сие есть указание нам – как надобно поступать с предателями! – Мишка потянул паузу, а потом, обернувшись в седле, выкрикнул: – Честной муж Гурьян, верши справедливое дело!

Гурьян вышиб из-под ног Спиридона опору. Чурбан был низкий, а жильная тетива, из которой Гурьян соорудил удавку, спружинила, поэтому Спиридону не сломало шею. Он забился в воздухе, пытаясь подсунуть пальцы здоровой руки под петлю, но жила врезалась в шею и ничего не получилось. Петля не затянулась. Мишка перед судом взялся было объяснять Гурьяну, как надо завязывать «беседочный» узел, но оказалось, что тот и сам знает всякие хитрости, которые можно устраивать с жильной тетивой, и обещал, что петля затянется только так, чтобы из нее не выскочила голова Спирьки, а намертво не сожмется. Нога повешенного вдруг наткнулась на выступающее из земли корневище, и Спиридон, оттолкнувшись от него пальцами, немного подал тело вверх, ослабляя давление петли. Потом пальцы сорвались с опоры, и жила снова впилась в шею. Бьющееся тело опять нащупало корневище, и все повторилось.

Мишка отвернулся. Так могло продолжаться довольно долго – тело Спиридона управлялось сейчас не осмысленной жаждой жизни, а звериным инстинктом самосохранения, и пока не иссякнут силы… Толпа потрясенно молчала. Возможно, кто-то и слыхал о подобном способе казни, но не видел его, скорее всего, никто. Даже Гурьян, когда Мишка объяснял ему, что и как надо сделать, смотрел на боярича со смесью удивления, страха и, кажется, уважения, а сняв мерку со Спиридона, пробормотал (впрочем, достаточно разборчиво):