– Не, дядя! – Арсений отрицательно помотал головой. – Я, правда, собирался как раз, но ты голос вовремя подал.

– Благодарствую, «племянничек»! – Мужик смачно сплюнул за борт. – Так и кукарекать теперь, чтобы насад с нужником не перепутали? А вот ни хрена, дырка сзаду! Только попробуй! Я вот возьму секиру, да вдоль струи лезвием, куда достану, туда достану, не обессудь!

– У-у-у, дядя! Так тогда дырка не сзаду, а спереду выйдет! – Арсений сокрушенно вздохнул. – Ничего не поделаешь, чтобы стать твою не рушить, придется мне не малую, а большую нужду на тебя справлять…

Еще пятеро огневцев, сидящих в насаде и с удовольствием внимающих куртуазной беседе, дружно заржали. Их, не менее дружно, поддержали несколько собравшихся у борта ратнинцев.

– Хотя тоже не получится, – перекрывая смех, повысил голос Арсений, – у меня там одна дырка уже есть!

Мужик разбойного вида тоже ощерился в улыбке:

– Разговорчивый, дырка сзаду. Откуда вы только взялись на нашу… гм, голову.

– Ратнинские мы.

– Сотника Корнея, что ли?

– Бери выше, дядя! Воеводы Погорынского Корнея Агеича!

– Ишь ты, дырка сзаду… воеводы… – Мужик поскреб в бороде. – А что, Леха Рябой не с вами, случайно?

Арсений напыжился и вопросил судейским тоном:

– А кто ты таков и что у тебя за дело до боярина Алексея Трофимыча?

Огневцы отвесили челюсти, а ратнинцы заухмылялись – спектакль продолжался. Мишку от знакомого с юности солдатского юмора даже тошнота подотпустила.

– Так это… боярина? Какого боярина? Ты мне голову не крути, дырка сзаду! Я свояк Лехин, Семен Дырка!

– Сзаду?

– Со всех сторон, свистеть те в грызло! Какой боярин? Он десятником у вас!

– Господин сотник, дозволь обратиться! – донеслось сзади.

– Обращайся!

Мишка начал поворачивать голову и замер – после секундной тишины ратнинцы взорвались буквально гомерическим хохотом. Опустив глаза, он понял, что смеяться было над чем! Чего стоили одни только выпученные глаза Семена Дырки!

Явный перебор: то Корней оказывается воеводой Погорынским, то свояк Леха Рябой непонятно как в бояре залетел, то вот этого сопляка, с прямо на глазах опухающей губой, нагадившего в насад и удерживаемого за шиворот ратником, величают сотником. Дырка сзаду, иначе и не скажешь!

– Ну, что с ним? – Мишка подбородком указал на лежащего прямо на земле и громко стонущего Спиридона. – Что-то ты долго с ним возился.

– Плохо с ним. – Матвей поморщился. – Если выживет, будет одноглазым чудищем, без зубов и… да сам все видишь, рожи, считай, нету совсем. Только не выживет, сразу-то не помрет, но не жилец.

– Что, нутро отбили?

– Да там и без нутра… хватает. – Матвей безнадежно махнул рукой. – Остатки глаза вынимать нужно, а я этого не делал никогда, даже и разговоров о таком не слыхал, и руку надо по самое плечо… Тоже не умею, и снасти нужной нет, не топором же рубить. Бурей на том берегу, Илья тоже… и возиться с этим упырем… да пошел он!

– Я тебя насчет следов пыток посмотреть просил. Как с этим?

– Не пытали его.

– Уверен?

– Ну, может, в морду пару раз и дали, так сейчас и не разглядишь, а ни ожогов, ни увечий… ну, кроме сегодняшнего, ничего такого нет.

Мишка задумался. Получалось, что Спиридон пошел на предательство – навел ляхов на Княжий погост, Хутора и, по крайней мере, еще на одно селище – просто со страха. Здесь, на Княжьем погосте, приставив ножи к горлу детей, ляхи заставили служить проводниками еще нескольких человек, но началось все именно со Спиридона. Из невнятного шепелявого бормотания, перемежаемого стонами и всхлипываниями, Мишка понял, что сам Спиридон виноватым себя не считает или не признает. По его словам, возле самого впадения Горыни в Припять на ладью напал целый ляшский флот. Двух гребцов и кормщика убили сразу, Осьму и кого-то из ребят ранили, но они сбежали с ладьи, бросив несчастного Спиридона одного на растерзание ляхам, и он, под пытками, вынужден был показать дорогу на Княжий погост. Теперь Матвей говорит, что следов пыток на теле приказчика нет…

– Так… Слушай, Моть, а стоять-то он сможет? Ну, хоть полчасика выстоит?

– А чего ж не выстоять? Ноги-то у него как раз целы. – Матвей пожал плечами. – Только надо, чтобы его придерживал кто-нибудь… или головню горящую рядом держать.

– Головню?

– Угу. Прижигать, чтоб не притворялся, а то завалится и сделает вид, что без памяти. Слушай, Минь, а зачем надо, чтобы он стоял?

– Судить его буду. Лесовики, вишь, хотят его по своему обычаю деревьями разодрать, пришлось даже самострелами пугнуть, а я кой-чего поинтереснее придумал, только не знаю, выйдет ли.

– А чего придумал-то?

– Увидишь. Вон Егор с Треской идут, сейчас опять про раздирание деревьями талдычить будут.

– Михайла! – заговорил десятник Егор, едва миновав отроков, охранявших Спиридона. – Чего ты эту гнусь бережешь? Отдай его дреговичам – и по справедливости будет, и нам возни меньше.

– Нет, дядька Егор, я его судить буду.

– А ну, хватит! Заигрался в сотника! Тут и постарше тебя мужи есть, и они решили…

– По возрасту – да! – перебил Мишка. – А по знатности – нет! Господин воевода Погорынский на том берегу Случи, все бояре там же, а из бояричей старший я!

– Ты что, головой ушибся, соп… – Егор запнулся, так и не договорив слово «сопляк».

– Я! – чуть напряг голос Мишка. – Я буду судить, я буду и ответ держать перед воеводой, а доведется, так и перед князем Вячеславом Владимировичем! Ибо сказано: «В смерти волен только князь!» И если он захочет узнать: был ли перед казнью суд, кто судил и как судил – отвечу! Князь меня знает, и роду я не худого!

Мишкины аргументы оказались для Егора явно неожиданными, да тут еще и Треска сунулся не вовремя и не по делу – по-прежнему игнорируя боярича, он повернулся к Егору и спросил:

– Это что ж, у вас все сопляки такие борзые?

Егор зло дернул плечом и сказал, как отрубил:

– Иных в младшей дружине не держим! – Помолчал и добавил уже другим тоном: – Верши суд… боярич. Бурея нет, но у Глеба в десятке Гурьян… тоже умеет. Я ему велю к тебе подойти.

Суд много времени не занял. Мишка сидел на крыльце боярского дома и выслушивал свидетелей – по паре человек с Хуторов, Княжьего погоста и из пленников, освобожденных на ладье. Попытки красочно живописать зверства ляхов он пресекал с самого начала, интересуясь только свидетельствами предательства Спиридона. А сомнений в предательстве не осталось ни малейших – плененные на ладье ляхи подтвердили, что весь экипаж ладьи, кроме троих убитых, успел сбежать на берег, предварительно убив и ранив более полутора десятков нападающих, а Спиридона обнаружили забившимся под кормовой настил. Сгоряча его, конечно, поколотили, и он сам (сам!) предложил показать дорогу к богатым селищам, стоящим недалеко от берега Случи.