class="p1">Я хочу понять, кто именно стоял за этим. И здесь дело даже не в справедливости.

В год в России пропадают тысячи. Некоторых находят, других находят позже. Остальных не находят никогда. Что происходит с этими людьми, остается тайной. В июне две тысячи первого года я соприкоснулся с тайной, и тайна меня отравила.

Тогда я лишь почувствовал, на краткий миг ощутил, но сегодня я уверен — тогда единственный раз в жизни я столкнулся с настоящим злом. И похоже, это зло поставило на мне глубокую пробу.

Именно поэтому сейчас я решил вернуться.

Я приближался к Чагинску со стороны Москвы, в плацкарте. Со мною ехали вахтовики, дембеля, пенсионеры, многодетные матери, студенты, коксохимики. Вагон был заполнен ароматами вареных яиц, огурцов и дешевой лапши. Под потолком играла назойливая музыка. Коротконогая проводница то и дело с ненавистью курсировала от титана до туалета, поезд тащился еле-еле, каждые десять минут останавливаясь на разъездах и впуская в свое железное нутро грибников и ягодников, пахнувших лесом и кислой мазью от комаров. С каждой минутой я приближался к Чагинску, и в моей душе нарастало странное, ничем не объяснимое беспокойство…»

Похоже, Роман обладал главным достоинством классического прозаика — умел писать с полным убеждением, что делает это оригинально и про народ. При прочтении пары абзацев в голове начинала гудеть заунывная граммофонная запись, и немедленно представлялся несчастный слепой осел, всю жизнь вынужденный крутить колесо в вентиляционном стволе рудничной шахты. Меня качественно потянуло в сон, впрочем, некоторую надежду внушали коксохимики, так что я собрался с силами и прочитал еще.

«Я прибыл в город рано утром. Разбудила проводница. Состав замедлял ход, я стал пробираться к тамбуру, задевая за свисающие с полок ноги.

Состав оказался длиннее перрона, поезд стоял две минуты, и мне пришлось прыгать с высоты нижней ступеньки, перемазанной сажей. Я спрыгнул в пыль и помог спуститься толстой тетке лет шестидесяти, тетка спрыгнуть не решилась, и мне пришлось ловить ее ногу и тянуть к земле, одновременно страхуя от падения на круп. Оказавшись на земле, тетка одергивала юбку, благодарила и дышала колбасой. Я испугался, что мне придется помогать ей тащить до вокзала клетчатые коробейные сумки, поэтому пробормотал неразборчиво «до свиданья» и поспешил по перрону.

Напротив вокзала меня встречала композиция «Я люблю Чагинск», «люблю» обозначалось пурпурным сердцем. Я представил, с какой тоской смотрят на нее чагинцы, возвращающиеся из путешествий. Поезд тронулся. На секунду захотелось запрыгнуть и все-таки уехать, но я обуздал волю в кулак…»

Мне обуздать волю в кулак не удалось, образ несчастного осла, изнемогающего от неподъемных груд реализма, усугубился, коксохимики ожиданий не оправдали, я решил больше сегодня Романа не читать, потом и завтра.

Исправил название.

Вместо «Героев в порядке появления» предложил «Героев в порядке убывания», Хазин неплохо подходил и к этому названию.

У вокзала, кстати, инсталляции «Я люблю Чагинск» не было, его благородие изволили проявить фантазию.

На пол просыпалось что-то вроде тертой соломы, праха, который скапливается в старых домах между половицами и в прочих щелях. По потолку бродили. Вернее, перемещались, звуки были неясные и не похожие ни на что, словно кто-то возил по чердаку тяжелые толстые канаты. Снаткина.

Снаткина поднимается на чердак и выпускает из полосатого сундука боа-констриктора, и он в утренний час охотится на злосчастных рыжих мышей. Вряд ли у Снаткиной удав, хотя ничего гарантировать нельзя, такое случается. Вошла Аглая со стаканчиком орехового ассорти.

— Не спишь? — спросила она.

Аглая с утра. Это хорошо.

— У вас что, двери входные никогда не закрываются? — спросила Аглая. — Все нараспашку…

Не сон. Я не смог придумать ничего смешного про «нараспашку» и обидно промолчал.

— Ну да, Снаткину же все боятся, она ненормальная, как я могла забыть, — ответила Аглая сама себе. — Что читаешь?

Аглая указала на открытый ноутбук.

Я не удержался и совершил коварный шаг.

— Роман, — ответил я максимально многозначительно.

— Роман?

— Произведение Романа. Текст. Его книга. «Безбожный ерш».

Аглая с сомнением поморщилась.

— «Безбожный еж», — поправился я. — Он еще не определился с названиями, это пока рабочие, тебе какое больше нравится?

— Не знаю… А эта книга, она… про исчезновение? — Аглая недоверчиво поглядела на ноутбук.

— Про исчезновение в первую очередь, — сказал я. — Но сверхидея, разумеется, шире. Это про исчезновение в экзистенциальном смысле. Исчезновение Человека. Человек уменьшился до критических размеров, скоро истает вовсе.

— Истает вовсе? — Аглая печально посмотрела в потолок.

— Ага. Причем как фигурально, так и буквально. Ты знаешь, что средний рост начал уменьшаться? Это фиксируется во всех развитых странах… Вот приблизительно про это книга Романа. Ну и вообще — секция, так сказать, внутреннего пигмея — вечно актуальная задача любого мыслящего человека.

Я забрал ноутбук с табуретки.

— Секция пигмея?

— Ага. Это как золотые рыбки — если они живут в маленьком аквариуме, то постепенно приобретают карликовую форму. Людей все больше и больше, а Земля не резиновая, поэтому запустился механизм сокращения размера. Я все чаще думаю, что Светлов прав — если мы не выйдем на простор, то да… пигмеизация. С этим стоит бороться.

Пожалуй, с утра я слегка перегибал, но Аглая сделала вид, что не заметила, она съела кешью, я тоже его люблю, у кешью округлый, нейтральный вкус.

— Так можно взглянуть? — Аглая скосилась на компьютер.

— Извини, — я закрыл ноутбук. — Не могу. Неэтично. Вдруг там личное?

— Ты же читал.

Меня орехами не угостила.

— Пару страниц всего.

— И как?

— Определенный потенциал есть. Правда, заметна некоторая фиксация на приземистых женщинах, но в целом бодренько. Начать четверг с романа Романа…

— Сегодня понедельник, — поправила Аглая.

— Разве? — переспросил я. — Мне казалось, четверг. Понедельник невыносим.

— Воскресенье гораздо хуже.

Аглая села на табуретку, вытянула ноги, на ней были ботинки из синей кожи с яркими медными застежками.

— Я любила понедельники, — сказала она. — В понедельник в библиотеке всегда выходной. Но бабушка все равно приходила, чего-то считала на калькуляторе. И я с ней приходила и сидела в отделе комплектования… Это самое хорошее место во всей библиотеке, там всегда новые книжки были. Их никогда не успевали разобрать, они скапливались вдоль стен, я вытаскивала наугад и читала. Лучше всего зимой…

Аглая пришла явно не есть орехи и не вспоминать библиотеки. Сегодня явно не понедельник.

— Я тут подумала… — Аглая передвинула табуретку к окну, открыла створки.

В окно сильно подуло, словно дом, выдохнувший с вечера, наконец втянул воздух.

— Что? — спросил я.

Аглая протянула мне стаканчик и сообщила:

— У меня тетка — медсестра.

Я взял орехи. Тетка-медсестра ничего хорошего не предвещала.

— Да, я помню…

— Я к