Но Службы были. И известие о разносе, устроенном князем на Совете, восприняли с ликованием. Пришлые, поставленные для получения золота, снятия пенки с наваров, сами исчезли сразу, как по городу разнеслись слухи. А после этого пришли близкие князя, налаживать работу Служб. Даже с людьми сложностей не возникло. Только бросили клич – вернулись все, кто покинул Службу, кто пытался найти лучшую долю на стороне. Но сейчас бедствовали все. И пусть князь ни словом не обмолвился об оплате, люди стояли у дверей домов Служб. Все знали, что казну давно разворовали, многие знали, как, куда и кто растаскивали. Не за платой шли люди. За службой.

Именно поэтому уже вечером по городу стали шнырять служащие в форменных накидках. И им вслед смотрели с завистью. У них была работа. Когда-нибудь им все же заплатят. А значит, семьи этих людей не опухнут от голода.

А потом объявили о наборе новиков не только в уже привычные Службы, но и в новые, незнакомые Службы. Привычные – стража и войско. Новые – Служба очистки, Службы путей, землеустройства, землеведения, водоподведения, ливнеотвода, строительства, вестовых, каменоломен, горная, какая-то Службу просвещения. И еще одна стража – пожарная.

Народ забурлил, обрадованный. Но тут же пошли слухи, один страшнее другого. И народ Лебедяни закипел. Потому как говорили, что работы предстоят рабские – ломать камень, копать руду, строить дороги и здания или вовсе – перелопачивать землю, рыть каналы и месить грязь, но все – бесплатно. Бесплатно! Как раб! Князь хочет их поработить!

И люди, как реки, зажатые в улицы стенами зданий и оград, текли к Месту Империи – главной площади города, огражденной величественным собором, крупнейшим на юге Империи, и величественным Залом Города, возведенным в соответствии с былым положением города – южной столицы.

Князь их встретил, стоя на балконе Зала Города со своей разношерстной, но сплошь юной свитой. Его голос, явно усиленный магией, призвал народ к спокойствию. И возвестил, что им всем грозит невиданная прежде угроза: войска невиданной силы и свирепости шли на них с единственной целью – поголовное уничтожение. И съедение. А после этого ждала всех бедолаг судьба освежеванного Бродяги.

Над площадью, в огромной сфере иллюзии – все могли это зримо увидеть. И реку освежеванных мертвецов, и ровные ряды одинаковых бурых воинов, и памятники бесчеловечности Змей, их нечеловечески безумной, непостижимой жестокости. Ужасные, невероятные зверства, от которых стыла кровь в жилах.

Князь призвал людей объединиться. Это и завсегда все согласны. Но вот дальше князь стал нести такую придурь, юношеские прекрасные мечтания, что народ приуныл. Князь объявил, что работать надо всем. Это понятно. И работать надо даже женщинам и детям. И это привычно.

Но то, что работать надо не за монеты, а за какие-то «деньги» – ни в какие ворота не лезло! Князь не собирался платить за работу и службу! За отработанный день где-то, кто-то будет отмечать этот человеко-день. На этот «день-га» можно было получить обычную миску еды, которая принята в походе для щитоносца. И все знали, что за питание у новиков-щитоносцев. Что войско грабит и объедает все, через что проходят.

Народ забурлил. Рабство! Работа за еду!

А когда князь объявил, что запретил хождение вообще всех монет в землях Лебедя до окончания войны, народный гнев потек из кипящего котла их возмущения. С шипением и свистом, с криками, улюлюканьями и первыми летящими камнями.

Тут же раздались крики, что нет никаких людоедов. И что это и не князь вовсе! А самозванец, что захватил подлостью Престол Лебедя, магами своими запутав всем головы. И все это – чтобы поработить их, свободных поморцев!

– Бей! – истошный крик взорвал людей.

– В Пяти Горах так же было? – спросил Белый у Марка.

Они по-прежнему с балкона смотрели на беснующуюся толпу.

– Ага. А зачем им изобретать что-то новое? Если исправно работает уже проверенное, – Марк ежился, как на холодном ветру. Похоже, что боязнь толпы у него теперь надолго.

– Только они не рассчитывали, что мы сами используем их же прием против них, – сказал Ястреб, хищным пернатым смотря на толпу внизу, отгороженную высотой и прозрачным Щитом Разума Беспутного. – А плохо подготовленный, несвоевременный удар много хуже вовсе не нанесенного удара. Что?

Ястреб посмотрел на Белого, усмехнулся:

– Не я такой умный. Это – Дед. И Престол. С этим, Белым Святошей. Они все придумали. Вон, через Беспутного передали.

– А что тогда не видно клириков?

– ТОТ их чистит. На упреждение, как и мы. Он уже тут, вот копчиком чую его след! Гля, ворота собора вынесли! Ха-ха!

Вместо безобидных служителей-молителей Триединого толпу встретила Стена Щитов Черного Братства. Их молоты и топоры – крушили всех подряд, не разбирая, кто злодей, а кто заблудший.

Вой и стон разнесся над площадью. А когда в небе раскрылся огненный цветок, полиняв из белого в желтый, красный, потом – в синий, и рассыпался, толпа взвыла еще раз.

Улицы были забиты людской рекой так плотно, что входящие в город войска пустошников, полки Лебедя, стража вызывали неизбежную давку. Люди попытались бежать от ощетинившихся копьями стен щитов, но куда? И началась давка.

Люди топтали друг друга, их убивали, избивали, вязали воины и стражи. Ливневые водоотводы заполнились кровью.

– Ну, вот! – вздохнул Князь. – Верно говорил Старый, что надо бояться своих желаний. Особенно их исполнения. Не хотел я быть Белым Карателем. Буду Кровавым.

Понуря голову, он ушел с балкона.

Три дня воевал князь с собственным городом. Три дня – в реку и море – лилась кровь. Улицы были так густо покрыты телами убитых, что ходили прямо по трупам.

Пленных людей вязали в большие гроздья, уводили из города, собирали в оврагах и котлованах, оставшихся от выбранных выработок. Их охраняли злые пустошники, за малейшее неподчинение, безо всякого сожаления избивая людей. И убивая. И не только поморцев, но и своих же, пустошников, что пришли сюда уже давно, бросив могилы предков на произвол судьбы и поругание – без приказа князя.

Еще кипели яростные схватки на улицах города, его площадях, во дворах и в его садах, а пленных уже потрошили разумники и клирики, слившиеся во взаимной жестокости к связанным людям. Они проводили проверку на верность Триединому, а фактически Силой считывали воспоминания людей. И для людей это было не только стыдно, неприятно, а невыносимо больно. Вплоть до того, что место проведения проверки постоянно сдвигалось в сторону, прошедших проверку приходилось отмачивать в реке, а прежнее место засыпать землей.

Не прошедшие проверку блаженно улыбались, пуская слюни, лишенные разума. Прошедшие проверку – отмытые и покормленные – на Лысой горе рыли могилы рядами, куда своим ходом доставлялись безумные приговоренные, сами спускались в могилу, где копье палача завершало их путь мучений. Клирики же сажали в тела казненных желуди, после чего останки хоронили. Ровные, длинные ряды быстро заполняющихся могил опоясывали пологую, невысокую, покрытую нанесенной Потопом, но бесплодной землей, гору, пыль с которой – каждый раз при северном ветре – накрывала город.