Он почувствовал, как биение его сердца постепенно входит в диссонанс со стуком колес, отставая все больше и больше. В эту секунду из глубины вагона раздался торжествующе-душераздирающий крик Кучника:

– Еда! Ха-ха! Я же говорил! Еда!

Фролов повернул голову и увидел бесконечные ящики с какими-то консервными банками. Две из них Кучник держал в руках, подобно скипетру и державе, как бы демонстрируя тем самым свое полное торжество.

– Ну и как ты их вскрывать будешь? – слабым голосом спросил Фролов.

– Ай, – отмахнулся Кучник, которого явно раздражал рациональный подход к мечте. – Не важно. Гвоздем, если уж на то пошло.

– А воды там нет?

Кучник какое-то время пыхтел и что-то двигал, потом откликнулся.

– Шампанское есть.

– Сойдет. А что в банках? Тушенка или что?

Снова возникла пауза, в течение которой Фролов слышал лишь стук колес и странное бормотание Кучника, который перебирал ящики, как будто что-то искал. Затем бормотание прекратилось.

– Сгущенка, – сказал Кучник и задумчиво почесал бороду.

– Что, одна сгущенка?!

– Не хочешь, не ешь, – буркнул Семен недовольно. Потом подумал и добавил:

– И не пей.

Фролов рассмеялся – мечта о еде и питье была воплощена в жизнь с присущим Жизни тонким юмором. А тонкий юмор он ценил.

– Нет, это даже здорово, что сплошная сгущенка, – говорил Кучник, высасывая третью банку. – Она сытнее.

После чего хрюкнул и отхлебнул шампанского из бутылки. Бутылка была уже вторая.

– Ты бы поосторожнее, – сказал Фролов. – Не уверен, что шампанское со сгущенкой – полезная комбинация. Тем более в таком количестве.

Сам он ограничился одной банкой и пару раз глотнул шипучего напитка.

– А хрен с ним, – отмахнулся Кучник и ткнул кривым гвоздем в очередную банку. – Один раз живем.

Аргумент был непробиваемый. Как говорится, на все случаи жизни. С таким не поспоришь. Да и спорить Фролову не хотелось. В приоткрытые вагонные двери бил свежий ветер и трепал густую бороду Кучника. Фролов чувствовал приятную вязкую сонливость, но поддаться ей боялся – что если вдруг станция или проверка?

Словно прочитав его тревожные мысли, Кучник отвлекся от сгущенки.

– Слушай, Александр Георгич, давай на будущее сразу договоримся. В пионеров играть не будем. Если одного из нас зацепят или схватят, второй не мучается угрызениями совести, а спасает свою шкуру. Ну, конечно, если нет шансов спасти того, кого поймали. Бессмысленная смерть в угоду совести это трогательно, но, по-моему, глупо. Я эту интеллигентщину из себя еще в детстве вытравил.

Тут он осекся и торопливо поправился:

– Ты не подумай, что я заранее хочу себя оправдать. Я ведь про нас обоих. За меня гибнуть тоже не стоит.

– Я и не думал, Семен, – пожал плечами Фролов. – Просто, поди попробуй определи на ходу – можно еще спасти или уже нет.

– Ну, это пускай голова решает уже. Совесть тут плохой советчик. Тебе, наверное, странным покажется это сравнение, но на худсоветах всяких тоже жизнь зачастую на кону стояла.

– И что?

– Когда я поступал разумно, я всегда поступал верно. Когда по совести, портил жизнь и себе, и другим.

– Зато, может, налаживал свои отношения с Богом.

– Может быть. Жаль только, что я в него не верю.

– Слушай, Семен. Я все хотел спросить, а как ты в «Ревкино» очутился?

Кучник дососал банку и вытер рукавом липкую от сгущенки и шампанского бороду.

– Как и все. Меня Топор пригласил. Хронику снимать.

– Ну и как?

– Что как?

– Ты доволен?

Кучник поморщился.

– Что за вопрос?

– Обычный вопрос. Такой, какой должен себе задавать любой человек, занимающийся искусством. А в идеале вообще любой человек.

– Не знаю. Мне нравилось. Хотя, конечно, однообразно…

Тут Кучник покосился на очередную банку сгущенки, как бы прикидывая, справится ли он с ней. Чувствовалось, что силы его все же не безграничны.

– А ты знаешь, что архив «Ревкино» сгорел?

– Конечно, знаю, – хмыкнул Кучник и после некоторого колебания проткнул гвоздем новую банку. – Я сам об этом Лушкевичу сказал. У меня там, кстати, была пара документальных лент в негативе.

– И что, не жалко их?

– Да нет, – пожал плечами Кучник. – Я, знаешь ли, звезд с неба не хватал. Работа как работа. Я и сейчас, если пошлют на фронт, попрошу кинокамеру.

«Черт его знает, – подумал Фролов, – может, он и прав. И вообще не надо переоценивать своей роли в истории. В масштабах вечности все – мышиная возня. Правда, мы-то в вечности не живем… так что… так что…»

Но сделать какой-либо вывод Фролов был уже не в состоянии. Он подложил под голову охапку соломы, в которую были упакованы бутылки шампанского и прикрыл глаза. Где-то под ним убаюкивающим метрономом стучали железнодорожные стыки. Изредка в этот стук вклинивалось бульканье и хрюканье Кучника. Видимо, он уже не мог остановиться.

– Ты меня разбуди, если что, – сказал Фролов. – А потом сменимся. И прикрыл б ты дверь. А то со стороны в глаза как-то сразу бросается – все вагоны заперты, один открыт.

– Добро, – хрюкнул Кучник.

Глубоко ночью Фролов внезапно проснулся от какого-то громкого «ой». Потом это «ой» повторилось еще несколько раз, и в кромешной темноте вагона что-то стало бегать и стонать. Фролов выждал несколько секунд, дав глазам привыкнуть к мраку. Бегающее «что-то» постепенно обрело черты Кучника.

– Семен? – кинул Фролов в темноту. – Ты чего?

Вместо ответа Кучник стал исполнять какой-то замысловатый танец: то вытягиваясь в струну, то вдруг сгибаясь в три погибели. Со стороны он был похож на безвольную марионетку в руках пьяного кукловода.

– Семен! – приподнимаясь, снова окликнул его Фролов. – Ты живой?!

– Разорвет меня сейчас, – тихо простонал Кучник. – Чертова сгущенка, прям все кишки мне слипнула.

– Тьфу ты! – успокоился Фролов. – А говорил «один раз живем». Ну, облегчись. Чего бегать-то? От бега не рассосется.

– Да куда облегчаться-то?! Сюда, что ли?!

– Ой, боже, какие мы нежные. Необязательно же мне прямо на голову.

– Нет, это непотребство какое-то… скотство…

– Скотство – это то, что ты меня не разбудил, а лег спать. Взяли бы нас тепленькими, и все.

Фролов почувствовал некоторую фальшивость своего гнева – проспав целый день, он чувствовал себя наконец выспавшимся, и в этом была заслуга забывшего про караул Кучника.