Через пару дней эшелон доставил заключенных к самому краю Большой земли. Дальше было ледяное Северное море. Зэков выгрузили из теплушек и собрали на небольшой запорошенной снегом пристани, куда вскоре должна была подойти баржа. Баржа, которая повезет их еще дальше – на острова, в лагеря, откуда, возможно, уже не будет возврата.

Неожиданно раздался окрик «Поберегись!» Охранники дулами винтовок оттеснили зэков, чтобы дать проехать к пристани грузовику. Тот, тарахтя, остановился прямо перед строем заключенных. Откинув брезентовый верх, водитель грузовика и сидевшие до того в кузове люди, нацепив рукавицы, принялись разгружать машину. Громко матерясь, они осторожно спускали на землю огромные стекла – видимо, для лагерных нужд. В какой-то момент они остановились, пытаясь перехватить неудобные края, и вдруг весь строй заключенных, включая Фролова, отразился в этом необычном «зеркале». Показалось ли Фролову, что что-то странное было в этих и без того омертвелых и заиндевевших лицах? И в его лице в том числе.

Грузчики, ухватив наконец непослушное стекло, двинулись дальше и картина в секунду исчезла, как нелепое видение.

Краем глаза Фролов заметил в небе какое-то движение. Он поднял глаза и улыбнулся. Это была чайка. Она кружила на месте, словно приветствовала Фролова. Словно это была та самая чайка из детства, выжившая и долетевшая до края планеты. И края его, Фролова, жизни. С юга на север.

Обветренная кожа губ треснула от внезапной улыбки и заныла.

– Это смерть, – сказал летчик, глядя на свинцовые водные просторы.

– Это чайка, – сказал Фролов, щурясь от бьющего в глаза ледяного ветра.

– Что? – недовольно поморщился летчик.

Фролов ничего не ответил. Только поежился. Затем опустил голову, пряча треснувшие губы в ворот пропотевшего свитера.

Чайка нырнула к водной глади, затем воспарила к небу и, мерно качая крыльями, понеслась куда-то к горизонту.