Да уж, оторви и выбрось, умеет Бова поразить своими изобретениями – до самого копчика. Перед глазами всё ещё ярко стояла недавняя сцена «пришествия с небес».

Чёрная громадина, перекрыв свет Зерцала, с чудовищным рёвом зависает над лесом и вдруг умолкает. В наступившей оглушительной тишине из открывшейся в боку дверцы выпрыгивают чёрные человекоподобные фигуры, с тихим шелестом спускаются на землю и тут же, с молотами наперевес, заключают всех присутствующих в плотное кольцо. Затем летучая громадина два раза глухо бухает, в землю под ней глубоко вонзаются гарпунные якоря, а цепи, протянувшиеся от них к кораблю, с жужжанием накручиваясь на установленные внутри корпуса невидимые барабаны, подтягивают его к земле…

И вот только тогда, подтверждая сказанное Минутой, в проём дверцы выглянул сам Бова Конструктор – такой же, каким Благуша его запомнил по храмовнику: черноволосый здоровяк со странно седой бородкой, стриженной клинышком…

В тот момент Благуша несколько оторопело перевёл взгляд на Проповедника. Дед всё ещё стоял на коленях и, закатив глаза, глухо бормотал под нос какие-то молитвы. Слав только сейчас сообразил, как же они промеж собой похожи дед и Бова Конструктор. Тот же внушительный рост, тот же широкий разворот плеч, та же чёрная шевелюра в компании с седыми бородой и усами. Прямо как папаша с сынком, оторви и выбрось!

Окинув пленников и их охрану из феликсов пристальным, ничего не упускающим взглядом своих серых глаз, Бова довольно улыбнулся в усы и ловко спрыгнул на землю. И только двинулся к ним, как случилась незадача – уж на что казался крепок дедок, а вот стоило ему только одним глазком глянуть в сторону Бовы – и дед грохнулся в обморок. Никто и подхватить не успел, руки-ноги в стороны и готов.

– Эй, дедуля, ты это чего, обертон те по ушам?

К Вохе, когда выяснилось, что ничего страшного им не угрожает, уже успел частично вернуться здоровый цвет лица, что позволило ему обеспокоиться состоянием Проповедника. Благуша тоже дёрнулся в его сторону, но оказать помощь не успел. В несколько размашистых шагов оказавшись рядом (охрана почтительно расступилась, пропуская его внутрь окружения), Бова оттеснил засуетившийся народ широким плечом, склонился над дедом, пощупал пульс на шее и без тени сомнения изрёк:

– Жив – значит, оклемается.

После чего, снова выпрямившись, вдруг сгрёб своими ручищами Благушу вместе с Минутой и крепко обнял. В прошлый раз, в храмовнике, когда пальцы Бовы стиснули ладонь слава при рукопожатии, то ему на миг почудилось, будто рука его угодила под колёса Махины. А сейчас, под треск рёбер и хруст смещаемых позвонков у него возникло ощущение, что под Махиной он оказался целиком. Минута тоже не смогла не оценить дружеское расположение настоятеля Храма Света к ним обоим, о чём свидетельствовал её придушенный писк. Но вот, прервав мучения приветствуемых, Бова отступил на шаг и молвил:

– Ну, здоров будь, слав. Вот где довелось нам свидеться, включи-выключи!..

* * *

…Благуша стряхнул воспоминания, как дорожную пыль с одежды, возвращаясь к яви. Взгляд упал на Безумного Проповедника, сидевшего на противоположной стороне за костром. Тот, хмуря кустистые брови, сосредоточенно жевал кусок копчёной зайчатины, роняя жирные крошки в седую бороду. Дед ещё не пришёл в себя полностью от чудесного явления Бовы Конструктора с лика небесного и продолжал взирать на летучий корабль с явным недоверием.

А вот с Вохой наблюдался полный порядок. Не менее счастливый, чем сам Благуша, бард сидел рядом с Обормотом и с удовольствием мирился с ним снова и снова. При этом его руки, нежно подстраивая струны, не забывали ласкать обводы той самой знаменитой балабойки, о которой он так жалел всю дорогу, – синего дерева, в чёрном лаке по бокам и с обратной стороны грифа, с пятью дорогущими струнами из вяленых жил ханыги. Которую, кстати, он первым делом отобрал у Ухмыла не без помощи того же Обормота. (Сейчас ватага Рыжих всем гуртом сидела чуть в сторонке от общего собрания. И хотя оружие у бандюков было отобрано, а сами они были связаны по рукам и ногам рядом, присматривая за ними, с молотами наперевес топталось несколько дюжих храмовых послушников, специально выделенных для столь ответственного дела.) Благуша с интересом прислушался к беседе:

– Ты не сердись, Обормот, случайно так получилось, промашка, понимаешь, вышла, ошибочка! Ну, хочешь, балабойкой меня этой по кумполу врежь! – И несколько захмелевший от окоселовки Воха, страдальчески скривившись, дрожащей рукой протянул балабойку стражнику.

Обормот поправил свою знаменитую алебарду, отдыхавшую поперёк колен, взял Вохину балабойку, осмотрел её всю с разных сторон, взвесил в руке, как бы примериваясь, и уточнил, напустив на себя суровый вид:

– А не жалко, халваш-балваш?

– Не-е… – обречённо протянул Воха и зажмурился, чтобы было не так страшно.

Но стражник лишь расхохотался и отдал балабойку обратно.

– Воха, мы ж друг дружку столько лет знаем, да неужто я не понимаю, халваш-балваш, что не по злому умыслу так вышло? Успокойся, друган, давно я тебя уже простил.

– Эх, Обормот, друган, – чуть ли не со слезой в голосе вымолвил Воха, снова распахнув глаза и глядя на Обормота с непередаваемым обожанием. – Нет никого у меня дороже! Да я за тебя и в огонь, и в воду, и в медные трубы…

– И сквозь елсову задницу, – ухмыльнулся Обормот в спутанную бороду. – Ладно, ладно, Воха, говорю тебе – успокойся, всё путём. Давай-ка лучше ещё по чарочке…

– Вот это дело, пар вам в задницу! – тут же встрял Ухарь, откладывая в сторонку недоглоданную баранью ногу и подхватывая с походного стола пятилитровую бутыль, чтобы наполнить опустевшие за разговором чарки: – А ну, хряпнем!

– Погоди, друган ты мой махинист, – Воха пьяно погрозил Ухарю пальцем. – Лучше вот ответь, пока я ещё соображаю, – а почему всё-таки вы эту штуку Дирижоплем назвали? Откуда, обертон те по ушам, слово такое чудное?

Благуша хмыкнул. Он и сам хотел задать такой вопрос Бове Конструктору, да случая пока не представилось. Ухарь же, окинув Boxy весёлым взглядом, ответил так:

– А шут его знает, Воха. Название-то Бова Конструктор давал, пар ему в задницу. Но ежели подумать, то, видать, вот почему: потому как работает эта штука на пару, а пар через вон те трубы с кормы во время работы со свистом и выходит, – Ухарь наклонил патлатую голову к Вохе и, доверительно понизив голос, громким шёпотом добавил ему на ухо: – Я, понимаешь ли, когда сверх меры гороху натрескаюсь, тоже, пар мне в задницу, Дирижопль энтот напоминаю. Только летать ещё не научился, мощностя не те…

Народ вокруг костра, тоже прислушивавшийся к разговору, одобрительно расхохотался удачной шутке – даже сам Бова Конструктор смеялся не менее прочих. Воха же, польщённый вниманием окружающих, которое спьяну принял на свой счёт, пустился взахлёб рассказывать о своих приключениях в Проклятом домене, где он, понятное дело, фигурировал только на первых ролях, а все остальные – Благуша, Минута, Безумный Проповедник – были у него на подхвате. Помогали, оторви и выбрось, время от времени претворять в жизнь его какую-нибудь гениальную идею. По его словам даже выходило, что и Махину с вагонами расцеплял именно он. При этом Воха не забывал подкручивать колки на своей балабойке да тренькать, прислушиваясь к звуку, издаваемому настраиваемой струной, – то ли звук ему всё чем-то не нравился, то ли Воха просто намекал на музыкальное продолжение своего рассказа в ближайшем будущем. Народ, посмеиваясь в особо забавных местах, налегал на выпивку и закусь. Благуша ничуть не обиделся – изложить рассказ лучше, чем бард, он всё равно бы не смог, а то, что при этом Воха чуть переиначил суть – так то свободный художественный вымысел, придающий повествованию только особый колорит.