Не знаю, было ли в моих силах противиться чарующему зову того далекого дерева. Как будто от того, достигну ли я его, зависела моя жизнь — так я чувствовал себя. Сойдя с тропы, я взялся карабкаться на четвереньках по склону долины, не убоявшись тварей, которые могли прятаться в траве. Я решил бороться за жизнь и разум как можно дольше против всех угроз моря и суши, хотя временами рокочущий пульс моря становился непереносимым, сливаясь с коварными шорохами из травяных зарослей, и я не раз замирал, в страхе схватившись руками за голову. Казалось, минули эпохи, прежде чем я дополз до пальмы и лег под ее спасительной тенью.

Новые события, последовавшие затем, наполнили душу противоречивыми чувствами ужаса и восторга. Всякий раз, вспоминая их, я испытываю великий трепет, и даже не берусь истолковывать. Едва я улегся под раскидистыми листьями, как передо мной возникло дитя невиданной красоты. Наделенное чертами ангела и фавна одновременно, странное существо, казалось, излучало сияние в густой пальмовой тени. Оно улыбнулось и протянуло ручку, но, прежде чем я встал и заговорил, воздух наполнила изумительная мелодия, выводимая хором незримых певчих. Высокие и низкие ноты сливались в эфирной гармонии; солнце опустилось за горизонт, и в сумерках я увидел лучистый нимб вокруг головы ребенка.

Хрустальным голоском он обратился ко мне:

— Здесь твой путь окончен. Мы прибыли от сияющих звезд, чтобы спасти тебя и забрать в счастливый город Телоэ, что находится за потоками Аринурии.

Пока дитя говорило, я различил мягкое сияние между листьями пальмы — и поднялся с земли, чтобы приветствовать певцов, чьи голоса только что услышал. Это были боги — он и она; такой красотой не обладают простые смертные. Они взяли меня за руки, говоря:

— Идем с нами, дитя, — ты услышал наши голоса, и теперь ты спасен. В Телоэ, в стороне от Млечного Пути, за теченьями Аринурии, есть города из янтаря и халцедона. На их куполах о множестве граней сверкают изображения странных и прекрасных звезд; там резные мосты пролегают над реками жидкого золота, по которым увеселительные баржи направляются в цветущий Китарион Семь Солнц. И в Телоэ, и в Китарионе живут лишь молодость, благодать и упоение, и не слышно там иных звуков, кроме смеха, песен и музыки лютни. Только богам дозволено жить в Телоэ, городе золотых рек, но и ты заживешь там.

Зачарованно прислушиваясь, я вдруг ощутил перемену в окружении. Пальма, недавно заслонявшая мое уставшее тело, теперь была на некотором расстоянии слева и значительно ниже меня. Я парил в воздухе, сопровождаемый не только странным ребенком и сияющей парой, но и постоянно увеличивающейся толпой светящихся, увитых виноградными лозами юношей и девушек с развевающимися на ветру волосами и радостными лицами. Мы плавно воспаряли в воздух — все вместе, словно влекомые благоухающим ветерком, который дул не с земли, а из золотистых туманностей свыше, и дитя шепнуло мне на ухо, что я должен всегда смотреть вверх, в звездный путь, и никогда — назад, на планету, только что мною покинутую.

Юноши и девушки завели сладкозвучные песнопения под аккомпанемент лютни, и я почувствовал, как меня окутывает умиротворение и счастье, более глубокое, чем я мог себе представить в жизни. Но один-единственный звук изменил мою судьбу — и лишил меня души.

Сквозь восхитительный хор певцов и лютнистов, словно вступая с ним в насмешливую демоническую гармонию, пробился из нижних бездн непотребный рокочущий пульс жуткого океана. И пока черные буруны ввинчивали мне в уши свое суровое откровение, я забыл слова маленького проводника — и оглянулся назад, на обреченный мир, из которого, как показалось мне, благополучно спасся.

Сквозь эфир я видел, как проклятая Земля вращается, вечно вращается, как гневные и бурные моря грызут дикие пустынные берега и плюются пеной в шаткие башни покинутых городов. Под призрачной Луной проплывали виды, которые я не смогу описать, и картины, которые никогда не забуду: пустыни мертвой глины и джунгли разрухи и упадка в местах, где некогда простирались густонаселенные долы и деревни моей родины, черные водовороты там, где когда-то возвышались могучие храмы моих предков. У Северного полюса клокотали болота ядовитых папоротников и миазмы испарений, шипящие под натиском бесконечно вздымающихся волн, что ярились и рвались из содрогающихся глубин. Оглушительный гром расколол ночь, и поперек пустыни пустынь пролегла дымящаяся трещина. Черный океан все еще пенился и клокотал, пожирая пустыню по обе стороны, а расселина в центре ширилась и ширилась.

Теперь не осталось никакой земли, кроме пустыни, но бушующая вода не собиралась жалеть даже то немногое, что еще можно было поглотить. Внезапно мне показалось, что даже океан чего-то боится, боится темных богов в недрах Земли, которые сильнее злого бога вод, но даже если бы это было так — пути назад уже не было; пустыня слишком сильно пострадала от этих кошмарных волн, чтобы помочь им сейчас. Так океан пожрал остатки суши и влился в дымящуюся брешь, тем самым отказавшись от всего когда-либо им завоеванного. Покидая занятую твердь, вода обнажала смерть и разложение; стекая со своего незапамятно древнего ложа, она раскрывала темные тайны тех лет, когда само Время было молодо, а боги даже не родились. Над поверхностью воды медленно вырастали облепленные водорослями знакомые высотные сооружения. Бледные лилии лунного света расцвели на руинах Лондона, и Париж восстал из водной могилы — в последний раз подивиться на звезды. Затем показались могучие башни и громадные здания, тоже облепленные водорослями, но совершенно чуждые — одним своим видом вселяющие ужас сооружения, в бесконечно далеком прошлом возведенные там, где на памяти человечества никогда не было суши.

Болезненное биение стихло, остались лишь неземной рев и шипение вод, опадающих в расщелину. Пар, исходящий из недр, уплотнился и вуалью укрыл весь мир. Он был горячим — я чувствовал, как пылают мои лицо и руки; в страхе оглянувшись посмотреть, как действует он на спутников моих, я обнаружил, что все они исчезли. Потом все неожиданно кончилось, и я не помню ничего вплоть до того момента, как очнулся выздоравливающим на больничной койке… кроме, возможно, облака пара, извергшегося из пасти Плутона и сокрывшего твердь от моего взгляда. Безумные раскаты сотрясли дрожащий эфир, и небосвод отозвался криком нестерпимой боли; все кончилось в одной ослепительной вспышке, с одним оглушительным взрывом, с одним чудовищным выбросом всепожирающего огня; и дым от той катастрофы затмил бледную луну, осиротевшую в космической пустоте.

И когда дым рассеялся, я снова взглянул на Землю, но на фоне холодных, насмешливых звезд различил лишь гаснущее Солнце и мертвенные лики скорбных планет, оплакивающих свою сестру.

В долине Низ тихо светит лукавая убывающая луна, тонкими рогами прокладывая себе путь сквозь смертоносную листву огромного анчара. В глубине долины, куда не проникает вовсе свет, снуют формы жизни, коим взгляд со стороны непотребен. Всякий переменчивый склон здесь зарос травой, а развалины павших дворцов — раскрошенные колонны и странные монолиты, меж коих бежит проложенная в незапамятные века мостовая, — туго оплетены что ползучими лозами, что вьюнками-побегами. И на деревьях, небывало вымахавших посреди упадочных дворов, резвятся маленькие обезьянки. Здесь им не страшны ни ядовитые змеи, ни легионы вовсе безымянных гадин, облюбовавшие подвалы опустевших жилищ.