Как стало мне известно многие-многие годы спустя, нескольким небольшим группам действительно удалось вырваться, выйти к Эльбе и сдаться американцам. Основная же часть солдат и офицеров закончила свои дни в русском плену. Что же до женщин и детей, об их судьбе я так никогда ничего и не узнал.

Пройдя несколько километров на восток лесом, наша маленькая группа – было уже 26 апреля – пришла к решению передвигаться только ночью, а днем отсиживаться. Ни еды, ни питья у нас практически не было – в суматохе последних часов мы просто забыли об этом. То там, то тут мы слышали отдаленный лай пулеметов, а восточнее – рокот техники. Переходя широкую дорогу в лесу, мы буквально в сотне метров от себя увидели остановившуюся колонну русских грузовиков. Русские переговаривались в темноте, похоже, они собирались остановиться тут на привал. Мы тенями проскользнули через дорогу. Нас не заметили. Уже скоро мы должны были бы выбраться на шоссе – последнее препятствие. Однако стало светать, и нам пришлось прятаться. Мы притаились за кустами и вдруг услышали голоса приближавшихся русских. К нашему ужасу, они, как видно, решили прочесать местность вокруг и направлялись прямо к нам.

– Надо скорее убираться отсюда, – зашептали мы друг другу.

– Вон там, метрах в 70–80, густой подлесок. Нужно попробовать добежать туда и скрыться в кустах.

Нестройная цепь русских угрожающее приближалась.

– Пошли! – прошептал я. Мы рванулись вперед и быстро добежали до подлеска. Русские нас заметили и с криками «Давай! Давай! Лови их!» помчались за нами. Некоторые стреляли на бегу, но не попадали. К нашему отчаянию, подлесок оказался неширокой полосой всего в несколько метров, за которой внезапно возникло озеро. Конец. Все. Теперь бежать некуда.

– Оружие – в воду! – крикнул я остальным.

Окруженные русскими солдатами с автоматами на изготовку, мы не имели шанса на спасение. Итак, это случилось – случилось утром 27 апреля 1945 г. Мы медленно подняли руки.

Вот оно и случилось – то, чего я хотел бы меньше всего на свете. После четырех с половиной лет, проведенных почти на всех фронтах, война закончилась для меня на русском. С самой союзнической высадки в Нормандии мы все знали, что конец неизбежен. Однако мы надеялись, что если уж будет плен, то хотя бы у западных союзников, со стороны которых мы могли рассчитывать на соблюдение норм Женевской конвенции. Геббельсовская пропаганда против «недочеловеков» и слухи о зверствах русских солдат заставляли нас готовиться к худшему. Все мы знали, что творили СС в Советском Союзе.

Что чувствует солдат, попадая в плен? Прежде всего то, что для него война закончена, а значит, опасность погибнуть или быть искалеченным позади.

Затем он с беспокойством спрашивает себя: куда его отправят? Как будут с ним обращаться? Не станут ли пытать? Не расстреляют ли ни с того ни с сего? Он пытается обуздать растущий страх и показать храбрость, и главное – отогнать мысли о том, что ему пришлось сражаться в безнадежной войне, и размышления о собственной судьбе на ближайшие месяцы, а то и годы.

На протяжении всей моей жизни военного наиболее важным для меня было не показать страха, а значит, и слабости, продемонстрировать в трудную минуту выдержку и самоуважение, которыми мы так восхищались, наблюдая у военнопленных из союзнических войск.

И вот мы стояли с поднятыми руками, а со всех сторон нас обступали русские с готовыми к стрельбе автоматами. К своему ужасному разочарованию, я видел перед собой сплошь одних монголоидов. В их узких глазах горела ненависть, любопытство и алчность. И вот как раз тогда, когда они попытались сорвать с меня Рыцарский крест и часы, появился молодой офицер:

– А ну, не трогать его! Он герой – заслуживает уважения.

Я посмотрел на него и, удивленный неожиданной реакцией, произнес по-русски:

– Спасибо.

Этот достойный русский офицер тотчас же отправил нас на ближайший полковой командный пункт, где передал полковнику – командиру части из состава танкового корпуса. Моего адъютанта и вестового поместили отдельно, а меня отвели в дом фермера. Полковник был приятно поражен – мои скромные знания русского позволяли мне отвечать на его вопросы.

– Вижу, что вы, как и я, полковник. В какой части служили? Где воевали в последние недели?

Как выяснилось, я попал в тот самый танковый полк, который понес большой урон от наших действий под Лаубаном. Дородный мужик, на первый взгляд грубый и жесткий, хлопнул себя по бедрам и рассмеялся.

– Только посмотрите! – воскликнул он. – Есть же справедливость! Есть Бог на свете! Вы жгли мои танки, заставили нас отступать, а теперь вот угодили к нам в плен.

Он достал бутылку водки и два граненых стакана, которые по-русски наполнил до краев – каждому полагалось осушить свой сразу до дна.

Поинтересовавшись, где мой адъютант и вестовой, я услышал поразивший меня ответ.

– Они оба с моими людьми соответствующего звания, – сказал он. – У нас в русской армии четыре категории: генералы и полковники, штабные офицеры, старшие полевые офицеры и лейтенанты, ну и остальные. Так что не волнуйтесь. С вашими все в порядке.

Кстати, соответствие той или иной из вышеприведенных градаций напрямую связывалось с качеством полагавшегося военнослужащему пищевого довольствия. Мне вдруг пришло в голову, что подобные схемы как-то не вяжутся с идеями коммунизма. Так или иначе, подобного рода социальное дифференцирование было совершенно незнакомо немецкой армии.

В середине нашего разговора мы внезапно услышали стрельбу. Полковник вскочил и обратился ко мне:

– Дайте слово, что не выйдете из этой комнаты, пока я не вернусь. Я вам доверяю.

С этим он выскочил на улицу.

Я выглянул в окно и увидел, что из расположенного невдалеке леса пытается прорваться отряд из моей механизированной разведки из состава нашей дивизии. Русский полковник выхватил пистолет и помчался к своим танкам. Он погнал танкистов в атаку, размахивая пистолетом и что-то яростно крича. В итоге попытку прорыва они отразили. Он вернулся, бормоча ругательства:

– Все еще боятся вас, сукины дети!

Ночью я оставался у полковника, находясь под охраной усталого солдата, которого угостил папиросой из тех, что дал мне полковник.

Мои мысли стали обретать форму. Поведение молодого лейтенанта и этого полковника плохо вписывалось в образы русских, как мы их себе представляли. Конечно, зверства, чинимые массами, вторгшимися в Германию, были неоспоримым фактом и превосходили все пределы воображения, однако если вспомнить о том, сколько людей погибло у русских, включая и гражданское население, о том, как обращались с русскими пленными в Германии и в районах, опустошенных нами, становятся вполне понятными причины ненависти к нам, умело разжигаемой и подогреваемой советской пропагандой и соответственно находящей выход в злодеяниях. Однако на примере личных контактов, как опять же и в данном случае, можно было сделать вывод, что солдат во всем мире объединяет нечто общее: они или выбрали профессию военных, или же их призвали защищать родину. Они уважают противника, который делает то же самое, что и они, а именно – выполняет свой долг.