Затем события развивались очень быстро.

В ходе немедленной контратаки образовалась огромная брешь между нами и дивизией «Лейбштандарте»[140]. Тотчас же в проход устремились бронетанковые части противника, так что нашей дивизии пришлось отходить на север, где она оказалась в образовывавшемся «котле», в который угодило основное ядро 9-й армии генерала Буссе.

Под натиском атакующих наша дивизия раскололась на несколько частей. Артиллерийская группа откатилась на север и очутилась неподалеку от самых пригородов Берлина. Она, действуя независимо в ближайшие несколько суток, пробилась в Берлин и таким образом избежала окружения. Сестринский 192-й полк сражался разделенным на утратившие взаимодействие между собой боевые группы. У меня так и не было контакта с ними до самого печального конца. Моя собственная боевая группа, усиленная последними танками под командой майора фон Готтберга, поначалу участвовала в тяжелых оборонительных боях на правом крыле, в той самой точке, где русские танковые армии стремились в брешь между нами и дивизией «Лейбштандарте».

Мы все еще не утратили связи с дивизионным штабом, однако вразумительных приказов оттуда уже не поступало – по-видимому, командование потеряло контроль над обстановкой. Чтобы не дать противнику выйти нам в тыл и уничтожить нас, я приказал южному крылу «отогнуться» назад фронтом на юг. Вечером 16 апреля мне еще удавалось удерживать свой рубеж обороны, ночью же интенсивность боевых действий несколько снизилась.

Поздно вечером мой офицер разведки вручил мне телефонную трубку:

– На проводе командир дивизии.

– Фон Люк слушает, – сказать что-либо еще я просто не успел, поскольку из трубки понеслись невнятные вопли. – Кто говорит? Я ничего не понимаю. Не орите так!

Вопли продолжались. Среди них я услышал упоминание о «военном трибунале».

– Я до сих пор не знаю, с кем говорю, нельзя ли немного успокоиться?

Готтберг, мой адъютант и дежурные офицеры уже хохотали.

– Говорит генерал Маркс, – послышалось наконец более спокойное. – Кто позволил вам разворачивать фронт?

– Русские и обстановка на моем правом крыле «позволили» мне откорректировать фронт. Будьте добры приехать и лично ознакомиться с обстановкой. Оценить ее со своего командного пункта вы не сможете.

Мы, командиры, прекрасно понимали, что принимать решения и спасать жизни своих солдат в нашей власти. Более ничего не добавив, Маркс повесил трубку.

Чтобы выяснить общее положение, относительно которого мы не получили из дивизии никаких сведений, я решил следующим утром отправиться в штаб.

Дивизионный командный пункт размешался в здании поместья. Войдя в зал, я увидел сидевшего за столом офицера генерального штаба.

– Доброе утро, хотелось бы поговорить с командиром.

Грязный и небритый, я выглядел совершенно неуместно среди изысканной обстановки.

– Командир еще спит, – ответили мне. – Чем могу быть полезен, полковник?

– Ничем, – отозвался я, – после ора в трубку вчерашним вечером я настаиваю на возможности разговора с командиром. У меня нет времени, так что разбудите его.

Вне сомнения, разбуженный нашим разговором на повышенных тонах, дивизионный командир появился на лестнице… в ночной рубашке. Я видел, как он слегка пошатнулся. Первый офицер штаба сделал жест, смысл которого трудно было не понять – «чуть-чуть лишку коньяка». Меня просто поразило, что этот офицер высокого ранга – командир дивизии, обладатель высших наград – психологически совершенно «выпал» из ситуации.

– Господин генерал, я хотел бы лично выяснить хоть что-нибудь в отношении положения нашей дивизии и обстановки в целом. Кроме того, я должен попросить вас поехать со мной на передовую, чтобы вы сами составили мнение о том, как обстоят дела у наших людей.

– Обстановка совершенно неясная, – отозвался он, – а потому я должен остаться здесь, на своем командном пункте. Что же до вас, полковник фон Люк, я должен предупредить, что ваше дело сражаться там, где указано. Я не потерплю несанкционированных действий.

– Господин генерал, попрошу принять во внимание, что на данном последнем этапе войны я принимаю те решения, какие считаю нужным.

С этими словами я покинул сцену этого фантасмагорического для меня действа.

С безнадежным опозданием Гитлер санкционировал отвод сражавшихся на Одере частей, которые противник уже обошел на обоих флангах.

Приблизительно в 80 километрах к юго-востоку от Берлина, по линиям автомагистралей Берлин – Дрезден и Берлин – Франкфурт, образовался треугольный Хальбеский «котел». К вечеру 19 апреля 1945 г. основные силы 9-й армии, включая, к сожалению, и остатки 21-й дивизии, оттесненные противником на север, были почти полностью окружены.

После ранения Кригера в качестве адъютанта при мне остался Либескинд. Вечером, когда бои пошли на спад, мы сидели вымотанные на моем командном пункте, как вдруг по радио зазвучала бравурная мелодия, выводимая голосом Геббельса. Из бункера Гитлера в центре Берлина до нас донеслось:

– В преддверии дня рождения нашего любимого фюрера я обращаюсь к немецкому народу и к нашим храбрым солдатам: верьте в свою добрую звезду, верьте в Бога и следуйте за нашим любимым фюрером в трудный час.

Коснувшись темы смерти Рузвельта, Геббельс напомнил о «всевластии судьбы» и провел параллель между Гитлером и Фридрихом Великим.

Уже в следующие дни поползли слухи, как казалось, распускаемые намеренно, о том, что западные союзники порвали с Советским Союзом.

Передали одно из заявлений Гитлера, которое он будто бы уже сделал по радио: «…Я принимаю ответственность за все» и «…если немецкий народ не способен добиться победы, у него нет права на существование».

Вот это было уже слишком. Отовсюду раздались возгласы:

– Выключите эту дрянь!

– Что проку нам, нашим семьям и нашим разрушенным городам в том, что Гитлер принимает ответственность за все, если сделать этого все равно никто не может?

Мы были тут, у ворот Берлина, зная, что только чудо могло спасти нас от смерти или плена.

20 апреля доложили о том, что около 360 русских танков и вдвое большее количество грузовиков проследовало у нас за спиной в северном направлении, то есть к Берлину. С юга русские танки пробовали на прочность мой правый фланг. На протяжении нескольких следующих суток русские обрушились на нас со всей яростью и вновь заставили меня отводить части, выравнивая фронт.

Гитлер, похоже, не собирался сдаваться. Нам сообщили, что вновь созданная «Армия Венка»[141] больше не будет преграждать американцам продвижение на Берлин, а станет пробиваться к столице, чтобы спасти ее и вместе с вырывающейся из окружения 9-й армией генерала Буссе остановить русских. От Венка, которому предстояло наступать на Берлин из района Магдебурга на Эльбе, нас отделяло свыше ста километров.