— Но это невозможно…

— Черт возьми! Неужели с ними что-то случилось? — вскричал дон Педро.

— Ничего не случилось, сеньор.

— Тогда поспешите искупить вашу вину, потому что вы нарушаете обычай. Мотриль улыбнулся. Ему было хорошо известно, с каким пренебрежением, если он кого-либо ненавидел, король дон Педро относился к этому обычаю, на который теперь ссылался.

— Я не допущу, — сказал Мотриль, — чтобы мой король остался беззащитен перед угрожающей ему опасностью.

— За меня не беспокойтесь, Мотриль! — воскликнул дон Педро, топнув ногой. — Бойтесь за себя!

— Мне бояться нечего, ведь мне не в чем себя упрекнуть, — возразил мавр.

— Неужто вам не в чем себя упрекнуть, Мотриль? Поройтесь-ка хорошенько в своих воспоминаниях.

— На что вы намекаете, ваша светлость?

— Я хочу сказать, вы не очень жалуете послов, и тех, что приезжают с Запада, и тех, что прибывают с Востока.

Мотриля начала охватывать смутная тревога; постепенно этот допрос принимал угрожающий оборот, но поскольку Мотриль еще не понял, с какой стороны грянет гром, то он замолчал и выжидал.

— Мотриль, вы в первый раз арестовываете послов, которых посылают ко мне? — спросил король.

— Почему же в первый!? — ответил мавр, ставя все на карту. — Их приезжало, наверное, не меньше сотни, но ни один никогда меня не миновал.

Король в ярости вскочил.

— Если я нарушал свой долг, — оправдывался мавр, — не допуская к дворцу моего короля убийц, нанятых Энрике де Трастамаре или коннетаблем Бертраном Дюгекленом, если я из множества людей преступных принес в жертву несколько невинных, я готов оплатить своей головой вину собственного сердца.

Король спохватился и, снова сев, продолжал:

— Хорошо Мотриль, принимая во внимание ваши оправдания, которые, наверное, правдивы, я прощаю вас, и пусть подобное больше не повторится — понятно вам? — пусть любой гонец, которого посылают ко мне, встречается со мной, неважно, из Бургоса он или из Севильи. Что касается французов, то они, как мне известно, настоящие послы, а посему я желаю, чтобы с ними обращались как с послами. Поэтому пусть их немедленно освободят из башни и с почестями, положенными их званию, препроводят в самый красивый дом города; завтра я приму их на торжественной аудиенции в большом зале дворца. Ступайте!

Мотриль, опустив голову, ушел, подавленный изумлением и ужасом.

Аженор и его верный оруженосец по-разному сетовали на свою судьбу.

Мюзарон искусно ввернул в разговоре с хозяином, что он предсказывал все, что с ними случилось.

Аженор возразил; даже зная о том, что произойдет, он все-таки обязан был попытать счастья.

На это Мюзарон ответил, что некоторым послам приходилось болтаться в петле, и хотя их виселицы были выше обычных, но явно столь же неудобные.

Молеон не нашелся, что на это ответить.

Людям хорошо был известен скорый суд дона Педро: когда с полным пренебрежением относятся к человеческой жизни, расправа всегда коротка.

Оба узника предавались этим печальным раздумьям; Мюзарон уже внимательно осматривал кладку стены, чтобы выяснить, нельзя ли выломать хотя бы один камень, как на пороге кордегардии появился Мотриль; свиту офицеров он оставил у двери.

Сколь ни неожиданным было появление Мотриля, Аженор успел опустить забрало.

— Француз, отвечай мне и не лги, — сказал Мотриль, — если, конечно, ты способен говорить правду.

— Ты судишь о других по себе, Мотриль, — ответил Аженор, искренне не желая осложнять свое положение порывом гнева, хотя он с трудом стерпел оскорбление человека, которого ненавидел больше всех.

— Что это значит, пес? — спросил Мотриль.

— Ты называешь меня псом, потому что я христианин, но в таком случае твой господин тоже пес, не правда ли?

Ответ задел мавра за живое.

— Разве с тобой говорят о моем господине и его вере? — возразил он. — Не путай его с собой и не думай, будто ты похож на него, раз он чтит того же Бога, что и ты.

Аженор сел, недоуменно пожав плечами.

— Неужели, Мотриль, ты пришел говорить со мной о таких пустяках? — спросил рыцарь.

— Нет, мне нужно задать тебе серьезные вопросы.

— Ладно, задавай.

— Сперва скажи, как тебе удалось вступить в переписку с королем.

— С каким королем? — спросил Аженор.

— Я признаю, посланец мятежников, только одного короля, моего повелителя.

— Доном Педро? Ты спрашиваешь, как я сумел послать письмо дону Педро?

— Да.

— Не понимаю тебя.

— Ты разве отрицаешь, что просил аудиенцию у короля?

— Нет, но с этой просьбой я обращался к тебе.

— Да, но я не передавал ее королю… а он все-таки…

— Все-таки? — переспросил Аженор.

— …узнал о твоем приезде.

— Вот оно что! — с изумлением воскликнул Аженор; Мюзарон громким эхом повторил восклицание хозяина.

— Значит, ты не желаешь ни в чем признаваться? — спросил Мотриль.

— В чем именно я должен тебе признаться?

— Прежде всего в том, как ты послал записку королю? Аженор опять недоуменно пожал плечами.

— Спроси у нашей стражи, — предложил он.

— Не думай, христианин, что ты чего-либо добьешься от короля без моего согласия.

— Ага, значит, я увижу короля? — спросил Аженор.

— Лицемер! — с яростью воскликнул Мотриль.

— Отлично! — вскричал Мюзарон. — Похоже, нам не придется ломать стену.

— Замолчи! — приказал Аженор. Потом, повернувшись к Мотрилю, сказал:

— Ну что ж! Раз я буду беседовать с королем, мы еще посмотрим, Мотриль, столь ли жалкими окажутся мои слова, как ты предполагаешь.

— Признайся, что ты сделал, чтобы король узнал о твоем приезде, назови мне условия мира — и тебе обеспечена моя поддержка.

— Зачем добиваться твоей поддержки, если твой гнев доказывает, что я могу без нее обойтись? — насмешливо ответил Аженор.

— Покажи мне хотя бы свое лицо! — вскричал Мотриль, обеспокоенный этим смехом и звуком этого голоса.

— Мое лицо ты увидишь на аудиенции у короля, — сказал Аженор. — С королем я буду говорить с открытым сердцем и поднятым забралом.

Вдруг Мотриль стукнул себя по лбу и окинул взглядом комнату.