Уля взвыла, выпустила из рук мешок и побежала.

Ноги скользили по земле, путались в переплетении веток. Поле было неровным, с рытвинами и ямками, заполненными топкой жижей. Уля старалась перескакивать их на бегу, но некоторые попадались под ноги, и ступни вязли в них, норовя потерять ботинки.

«Если сейчас соскочат, – равнодушно думала Ульяна, – ходить мне будет не в чем. Другой обуви нет».

Она бежала, не отрывая глаз от травы, пока в боку не разгорелся пожар. Хватая горький воздух потрескавшимися губами, Уля скривилась от боли, пытаясь восстановить дыхание. Ноги тряслись и не держали ее. Перед глазами плыла трава, смешиваясь в одно пыльное пятно с черными точками, похожими на ленивых мух. Уле тут же вспомнилась наглая мушка, потирающая лапы у куска пиццы в тот день, когда в стенах коммуналки первый раз прозвучали слова об игре. Наверняка муха давно уже сдохла. Мушиный век недолог. Но сейчас Уля была готова ей позавидовать.

Когда в груди перестало клокотать, а воздух наконец проник в легкие, насыщая их пусть горьким, но все-таки воздухом, Ульяна сумела оглядеться. Далеко позади копошились служки. Казалось, что они стоят в чистом поле, только воздух за ними слегка серебрится зеркальной гладью. Там был выход. Туда нужно было нестись изо всех сил, как только прозвучит свисток.

Уля успела отбежать на приличное расстояние – следовало поскорее вернуться. Пусть и с пустым порванным мешком. Главное – не оказаться здесь, когда придет туман. Тогда есть шанс дожить до завтра и попробовать снова. Уля бы так и поступила, если бы черт, которого так отчаянно запрещал ей вспоминать Рэм, не дернул посмотреть, в каком же «здесь» она очутилась.

Ее окружал туман. Еще не плотный, как молоко, но достаточный, чтобы не видеть ничего дальше вытянутой руки. Не зная, зачем это делает, Уля потянулась туда, к ближайшему облаку, опустившемуся на седую траву. Она ожидала почувствовать холодное прикосновение или жгучую боль. Но пальцы нащупали грубый шершавый камень.

Ульяна вскрикнула, и крик утонул в туманном облаке. Она попыталась отпрянуть, но ноги не слушались. Ладонь ощупывала камни, и Уле казалось, что она откуда-то помнит их прикосновение. Крошащаяся каменной пылью холодная кладка. Серая и бесконечная стена. Стена из полузабытого сна полыни.

Страх нахлынул сбивающей с ног волной. Уля закричала бы, но голос ее покинул. Звуки застревали в горле, царапая его. Она не могла ни двинуться, ни пискнуть. Только трогать ладонью холодные камни и смотреть в сгущавшийся туман, ожидая, когда он накроет ее, стирая подобно ластику. Поглощая. Изводя на нет.

Не в силах больше сопротивляться ужасу, бушующему внутри, Уля позволила себе закрыть воспаленные глаза, смиряясь с тем, что случится. Но стоило векам отделить ее от мира, как мир этот заполнила живая тьма. И в первый раз Уля обрадовалась ей, как старой знакомой.

Она подалась вперед, продолжая ощупывать пальцами каменную кладку, и вдохнула полынный дух темноты. Вдалеке зажегся тусклый прожектор. Он рассеял тьму, превращая ее в уютный сумрак, казавшийся теперь Уле куда безопаснее реальности. Она успела улыбнуться ему перед тем, как все пространство заполнили тени.

Люди. Сотни тысяч человек. Слоняющиеся из стороны в сторону, сидящие, стоящие и лежащие. Легкие тени и совсем вещные, наделенные смутно уловимыми чертами лиц. Последний раз Уля видела тьму такой населенной, когда Рэм привел ее в метро под площадью трех вокзалов. «Сто тысяч мертвецов», – сказал он тогда, показывая Ульяне, какой бывает охота полынника.

– Сто тысяч мертвецов, – повторил кто-то скрипучим голосом.

От неожиданности Ульяна распахнула глаза. Тьма исчезла, уступив место туманной пелене, ставшей еще плотнее, еще молочнее. И из этого облака, как отделившаяся его часть, вышла фигура. Очень худой, абсолютно седой мужчина. Еще не старый, но обесцвеченный, стертый. Если бы туман мог быть человеком – он был бы именно таким. Никаким.

– Сто тысяч мертвецов, – прошелестел мужчина. – Все ходят. Все плачутся. Все зовут. Назад не вернуться. Вперед не уйти. Привязанные душеньки.

Уля попыталась пошевелиться – тело слушалось ее, пусть и с трудом. Но повернуться к незнакомцу спиной она боялась. Казалось, достаточно любого движения, чтобы тот очнулся от странного оцепенения и бросился либо от нее, либо к ней.

– Все друзья на веточке, а они – бедняжки в клеточке, – продолжал бубнить мужчина.

Он определенно был не в себе. То, что когда-то могло называться джинсами, истерлось до состояния полупрозрачной ткани, чудом державшейся на костях. Длинная рубашка, порванная в десятках мест, лохмотьями висела на истощенном теле. Жидкая борода свисала до самой груди. И глаза, подернутые мутной дымкой, беспокойно метались в глазницах.

Уля осторожно попятилась, надеясь остаться незамеченной. Но трава под ней зашелестела.

– Кто здесь? – испуганно спросил мужчина. Развел руки в стороны и двинулся к Ульяне, щурясь и гримасничая.

Еще немного, и он до нее дотянулся. Уля видела, как разрезают туманный воздух длинные когти на иссушенных руках. Под ними собралась каменная серая грязь. Незнакомец сутками копался в пыли. Или выковыривал что-то из осыпающейся стены.

Ульяна взвыла от страха и рухнула бы в траву, но руки незнакомца уже подхватили ее. Казалось, что длинные пальцы мужчины живут отдельно от него. Словно разумные, они исследовали Улины плечи, прошлись по груди, дотянулись до подбородка и щек. Наконец мужчина полностью ощупал ее лицо и выдохнул.

– Живая… Меченая…

– Отпустите меня! – прохрипела Уля, и руки тут же ослабили хватку.

– Я – скорбь, – ответил мужчина. – Я – вина. Я давно никого не держу.

Уля сделала два осторожных шага назад, но незнакомец, казалось, уже забыл о ней. Склонив голову с отросшими седыми волосами, он вернулся к стене, скрытой туманом. Проворные пальцы принялись ощупывать ее, раскачивать камни, проверяя их на прочность.

– Бедняжки в клеточке, – повторил он. – Вы есть, потому что я был. Меня не стало, а вы все равно есть.

Уля отошла еще немного, с ужасом наблюдая, как трясется изможденное тело незнакомца. Она бы еще долго стояла так, но туман всколыхнулся, словно что-то невидимое, но могущественное провело по нему своей ладонью.

Мужчина поднял голову, прислушиваясь, всплеснул руками и проворно побежал вдоль стены. В последний момент он вспомнил об Ульяне. Его лицо вдруг оказалось совсем близко. Испещренное морщинами и шрамами, худое, но все равно сохранившее человеческие черты, оно сморщилось, выплевывая слова.

– Беги! Беги, глупая! Туман идет!

И в то же мгновение с другого конца поля донесся чуть слышный сигнал свистка.

Уля бежала через туман, а он становился все плотнее и гуще – так в стакан воды тоненькой струйкой вливают молоко. И взвесь эта, цвета слоновой кости или писчей бумаги, затмевала весь мир, расползаясь, обгоняя Улю, захлестывая ее.