— Это место, а не человек, — ответила Зилла и снова повернулась к полицейскому: — Он никогда не упоминал при мне это название. Думаю, просто использовал это место в качестве свалки. Вполне в его стиле.

— О ком вы говорили? — спросила Евгения, когда полицейские удалились и пришла няня. — Кто использовал это место в качестве свалки?

— Так, один человек, — ответила Зилла.

После того, как Евгения первый раз спросила об отце и не получила ответа, дети больше не вспоминали о нем. Привыкшая откладывать неприятные вещи на завтра или на следующую неделю, Зилла иногда задавала себе вопрос: нужно ли им еще что-то говорить? Или Евгения уже все поняла из газет, слухов и случайно оброненных фраз? А если поняла, то сказала ли Джордану? В любом случае Зилла не собиралась ничего говорить в присутствии няни, женщины, которая еще так не задирала нос, как миссис Пикок.

Снова раздался звонок в дверь — теперь это был Ронни Грасмер.

— Мне он не очень нравится, — сказала Евгения, когда Зилла встала и пошла открывать дверь. — Ты и за него собираешься замуж, да?

Когда женщина ушла, Минти почти сразу же забыла о ней. Может, она из полиции и знает, что Минти часто ходит в кино. Она не заметила, что женщина навестила соседей, и сама отправилась к Лафу и Соновии, чтобы узнать о мастере, который придет устанавливать душ. Соседи сидели в саду за бокалом вина и легкой закуской, но все же услышали звонок. Лаф налил Минти чилийского «Шардонне», вручил имбирное печенье «Герцогское оригинальное» и усадил на один из белых садовых стульев — четвертый был занят старым котом мистера Кроута, — но Минти показалось, что Уилсоны как-то странно на нее смотрят. Она спросила Соновию, как обстоят дела с душем, и соседка ответила, что мастер обещал прийти в начале следующей недели.

— Когда речь идет о строителях, — сказал Лаф, — то начало недели — это утро четверга, а конец недели — следующий понедельник.

Соновия рассмеялась, но Минти это не понравилось. Джок был строителем, и Лафу следовало это помнить. Тем не менее она рассказала о том, как искала могилу. Может, они ей что-нибудь посоветуют.

— Почему ты решила, что он в Бромптоне? — спросила Соновия голосом, которым разговаривала с четырехлетней внучкой.

— Почувствовала. Это не голоса мне сказали, вовсе нет. Я просто поняла.

— Но ты же не знаешь точно, моя дорогая. Только предполагаешь. Я не доверяю таким ощущениям. Похоже на предчувствия. В девяти случаях из десяти они тебя обманывают. — Лаф предостерегающе кашлянул, но это не остановило Соновию. — Ты должна все выяснить. Свидетельство о смерти и… все такое.

Минти беспомощно посмотрела на Лафа:

— Вы мне поможете?

Он вздохнул:

— Ну конечно, предоставь все мне. — Голос его звучал сочувственно.

— Что это значит: «не голоса мне сказали»? — спросила Соновия, когда Минти ушла. — Она и вправду сходит с ума — с каждым днем все хуже.

Расстроенный, Лаф покачал головой, потом кивнул.

— Найти, где похоронен Джеффри Лич, совсем не трудно, у меня это займет пять минут, но нужно ли это делать, Сонн? То есть должен ли я говорить ей? «Да, он в Хайгейт или где-то еще, только на самом деле он не Джок, а тот, кого убили в кинотеатре, и звали его Лич». Повторяю — я бы не стал этого делать.

— Тогда подожди.

— Ты всегда так говоришь, а отдуваться мне. Она ведь спросит, правда?

А потом Лаф подумал, что нужно, наверное, проинформировать инспектора уголовной полиции, но не стал произносить этого вслух. Парня зарезали, убили, а она была его подружкой и — по крайней мере, так считала она сама — невестой. Но Минти его соседка, друг, и он не может с ней так поступить. Конечно, с головой у нее не все в порядке, но если речь идет об убийстве, то Минти похожа на убийцу не больше, чем он сам. Лаф вздрогнул.

— Ты не замерз?

— Начинаю. И комары появились.

Соновия взяла на руки спящего кота.

— Боже, я забыла тебе сказать. Мистер Кроут умер. Сегодня утром. Совсем вылетело у меня из головы. Вот взяла кота и вспомнила.

— Бедный старик. — Добряк Лаф погрустнел. — Рискну предположить, что ему лучше там, где он сейчас. Возьмем себе Черныша?

— Я не оставлю его на милость Гертруды Пирс.

Когда Минти вернулась, собственный дом показался ей обителью призраков. Возможно, такое впечатление производит любой дом, когда наступают сумерки, а свет еще не включен, занавески не задернуты и комнаты не наполнены смехом. Никакого смеха не предвиделось — только тишина, неподвижность и тревожное ожидание. Дом словно затаил дыхание, готовясь к тому, что должно произойти.

Минти не стала включать свет в холле — вообще не стала включать свет, — а медленно обошла дом, как будто дразнила его, приглашала показать притаившихся призраков. Ей было страшновато возвращаться, однако она вернулась к двери тем же путем, затем снова описала круг. У подножия лестницы она посмотрела наверх, словно в темное ночное небо, потому что на втором этаже свет не горел. Джок вышел из глубокой тени и спустился по ступенькам. Призрак был точно таким же, каким Минти увидела его в первый раз. Словно она и не избавлялась от него. Получается, это только временно. На три или четыре месяца, подумала она, глядя в его светлые безжалостные глаза.

Минти зажмурилась и медленно повернулась спиной к призраку. Наступила полная тишина. Если Джок дотронется до нее, если она почувствует его ладонь на шее или холодное дыхание на щеке, то точно умрет, подумала Минти. Ничего не произошло, и она снова повернулась и с трудом открыла глаза, как будто для того, чтобы поднять веки, требовались огромные усилия. Никого. Призрак исчез. С улицы донесся шум от проезжавшего мимо автомобиля; окна его были открыты, и из салона лилась громкая рок-музыка. «Он возвращается, потому что я не могу найти его могилу, потому что я не могу положить на нее цветы, как на Тетушкину», — подумала Минти.

— Послушай, Минти, — сказал Лаф, когда принес ей почту. — Я тут провел небольшое расследование, как ты просила. Твоего Джока не похоронили. Его кремировали, а пепел развеяли. — В каком-то смысле это была правда. Лаф всю жизнь старался не лгать, отклоняясь от этой прямой и очень узкой дорожки только в тех случаях, когда правда оказывалась слишком жестокой. Так, например, Джеффри Лича действительно кремировали, но его прах из похоронного бюро забрала Фиона Харрингтон, рассказавшая полицейскому, с которым Лаф был знаком, что собирается с ним делать. — Где-то в Вест-Хэмпстеде, — прибавил он и расстроился, увидев, как побледнело лицо Минти.

— Куда же мне приносить цветы?

Лаф представил завернутый в целлофан жалкий, одинокий букет хризантем, лежащий на тротуаре Вест-Энд-лейн, как будто там кто-то умер. С несвойственным ему цинизмом он подумал, что пройдет совсем немного времени и к цветам присоединится еще дюжина похожих букетов, принесенных людьми, которые понятия не имеют, кому отдают дань памяти.