— Я именно это и утверждаю — вы лжете. И я не уйду, пока не получу ответ на мои вопросы. Я должна знать, где Зебра. Она в опасности, и Анна в этом как-то замешана. А может быть, и вы. И я уверена, что вы знаете намного больше, чем хотите показать.

Генриетта истерически закричала. Собака проснулась и залаяла.

— Убирайся! Я ничего не знаю.

Она встала и подошла к окну. Открыла, закрыла, снова открыла. Наконец оставила чуть приоткрытым. Линда не знала, как продолжать разговор, она знала только, что отступать нельзя. Генриетта, казалось, успокоилась и повернулась к ней. Ее дружелюбие как ветром сдуло.

— Ненавижу, когда меня обвиняют во лжи, — холодно сказала она. — Я не знаю, где ваша Зебра. И не понимаю, почему ты считаешь, что Анна в это замешана.

Она и в самом деле была задета. Или ловко изображала. Она говорила громко, не кричала, но в голосе прорывались рычащие нотки. Она так и стояла у окна.

— В тот вечер, когда я угодила в капкан, — сказала Линда. — С кем вы тогда говорили?

— Ты шпионила за мной?

— Называйте как хотите. А как по-вашему, что меня сюда принесло? Я хотела знать, почему вы врете, будто не знаете, где Анна.

— Ко мне приходил музыкант, мы будем вместе работать над композицией.

— Нет, — сказала Линда, стараясь, чтобы голос звучал твердо. — Это был не он. Это был кто-то другой.

— Ты снова обвиняешь меня во лжи?

— Я вас не обвиняю. Я знаю, что вы лжете.

— Я всегда говорю правду, — сказала Генриетта. — Иногда, впрочем, могу уклониться от ответа, когда не хочу делиться своими тайнами.

— Вы называете это уклончивостью, я называю это ложью. Потому что я знаю, кто это был.

Генриетта снова сорвалась на крик:

— Что ты можешь знать?

— Это был или человек по имени Тургейр Лангоос, или отец Анны.

Генриетта вздрогнула.

— Тургейр Лангоос! — закричала она. — И отец Анны! Что им здесь делать? Я не знаю никакого Тургейра Лангооса. Отца Анны никто не видел двадцать четыре года. Он мертв. Я не верю в привидения. Тургейр Лангоос, что это вообще за имя? Не знаю такого. Отец Анны умер, его давно нет в живых, он существует только в ее воображении. Анна в Лунде, а куда делась Зебра, я не знаю.

Генриетта быстро вышла в кухню и вернулась со стаканом воды. Она собрала со стула кассеты с записями и села. Линда попыталась увидеть ее лицо. Генриетта улыбалась. Когда она заговорила, голос ее был таким же мягким и мелодичным, как в начале разговора.

— Я не знаю, почему я так взорвалась.

Линда внимательно посмотрела на нее и почувствовала, как в подсознании мигает красная предупредительная лампочка. Что-то она не поняла, что-то сделала не так, хотя не могла понять что. Разговор не получился. Она добилась только того, что Генриетта замкнулась еще больше. Здесь нужен опытный полицейский, подумала она и пожалела, что вообще сюда приехала. Теперь отцу или другим будет еще трудней вытянуть из этой дамы то, что она не хочет рассказать.

— Есть еще что-то, что тебе кажется в моих словах ложью?

— Я не верю почти ни одному вашему слову. Но я не могу заставить вас сказать правду. Я только хочу, чтобы вы поняли, что все эти вопросы я задаю потому, что очень волнуюсь. Я боюсь, что с Зеброй что-то случилось.

— Что с ней может случиться?

Линда внезапно решила сказать все как есть.

— Я думаю, что кто-то, может быть их несколько, убивает женщин, сделавших аборт. Зебра делала когда-то аборт. Женщина, которую убили в церкви, тоже. Вы ведь слышали про эту историю?

Генриетта сидела неподвижно. Линда посчитала это подтверждением — да, слышала.

— Ну и при чем тут Анна?

— Пока не знаю. Но я боюсь.

— Чего?

— Что кто-то убьет Зебру и Анна будет к этому причастна.

В лице Генриетты что-то изменилось. Линда сразу не поняла что. Словно бы тень пробежала, быстро, едва уловимо, но она заметила. Все, больше ничего она не добьется. Она наклонилась, чтобы поднять брошенную на пол куртку, и посмотрела в стоящее на столе зеркало. Генриетта смотрела не на нее, а куда-то поверх ее. Несколько мгновений, потом снова перевела глаза на Линду.

Линда поняла. Она смотрела в окно, в то, что оставила приоткрытым.

Линда поднялась и, надевая куртку, словно бы ненароком посмотрела в окно. Там никого не было. Но она была уверена, что кто-то там только что стоял. Она замерла. Громкая и четкая речь Генриетты, окно, открытое словно бы нечаянно, многократное повторение названного ей имени с заверениями, что она никогда его не слышала… Линда не смотрела на Генриетту, она боялась, что та прочитает все на ее лице.

Она потрепала собаку и пошла к выходу. Генрииетта проводила ее.

— Жаль, что я не могу тебе помочь.

— Можете, — сказала Линда. — Но не хотите.

Она пошла к машине, остановилась и огляделась. Я никого не вижу, подумала она. Но кто-то видит меня, и прежде всего этот кто-то слышал все, что говорила Генриетта. Она повторяла мои слова, и тому, кто стоял за окном, теперь известно, что я знаю, что я думаю и чего боюсь.

Ей стало страшно, и она почти бегом поспешила к машине. Она опять сделала ошибку. Именно тогда, когда она стояла в дверях и гладила собаку, она должна была повторить все свои вопросы. Вместо этого она ушла.

Линда, ведя машину, все время поглядывала в зеркало заднего вида. Через двадцать минут она затормозила у здания полиции и, пригибаясь под ветром, побежала к дверям.

На пороге Линда споткнулась и упала, разбив губу. У нее на секунду сильно закружилась голова, но потом она встала и жестом показала устремившейся к ней дежурной, что все в порядке. Провела рукой по губам — кровь. Она зашла в туалет, вымыла и вытерла лицо и дождалась, пока остановится кровь. В вестибюле она тут же наткнулась на Стефана Линдмана. Он весело глянул на нее.

— Семья побитых, — сказал он. — Твой отец утверждает, что налетел на дверь. А ты? На ту же самую дверь? Очень удобно — поскольку фамилия у вас одна, вас можно различать по кличкам: Фингал и Губа.

Линда засмеялась. Ранка на губе тут же открылась. Она вернулась в туалет и набрала салфеток.

— Я запустила в него пепельницей, — ответила она. — Никакая не дверь.

— Есть такой жанр — рыбацкие рассказы, — весело сообщил Стефан. — Пойманная рыба растет и растет с каждым новым рассказом, пока не достигает совершенно неописуемых размеров. Вероятно, то же самое происходит и с боевыми ранениями. Вначале, может быть, была дверь, а под конец — кулачная битва, из которой кто-то вынес лавры победителя. Или наоборот — пепельница, запущенная в тебя женщиной, превращается или, вернее, камуфлируется под дверь.