Гнев его был просто неописуем, но Тургейр был ему нужен, без него он не смог бы выполнить Великое Предназначение. Тургейр в его армии был единственным незаменимым воином. Он втолковал Тургейру, что это сам дьявол явился к нему в образе пожилой дамы. Дьявол — тень Господа, иногда она покидает Создателя и выбирает свои дороги, часто в образе человека — мужчины или женщины, ребенка или старика. Дьявол не погиб, дьявола убить нельзя — он покидает умирающую оболочку.

Он положил Библию на красивый старинный письменный стол сандалового дерева, или, может быть, это было красное дерево, и еще раз прочитал о том, как Господь приказал Аврааму убить сына своего, Исаака, и в последний момент, когда Авраам уже готов был принести эту страшную жертву, остановил его руку. Сейчас он был в том же положении, что и Авраам. Что он станет делать с дочерью, если вдруг окажется, что она не обладает той силой, какой он от нее ожидает? Он долго не мог принять решение, пока внутренний голос не указал ему дорогу. Он должен быть готов принести даже самую большую жертву, которую Бог только может потребовать, и только Бог может позволить ему это сделать или удержать его руку.

Когда Анна узнала голос Зебры, он понял, что это веление свыше — подготовить себя и к такому развитию событий. Он легко читал ее мысли и реакции, хотя внешне она держалась совершенно непроницаемо — только вздрогнула в первую секунду и прикусила губу. Сначала сомнение — неужели это голос Зебры? Или, может быть, какого-то зверя? Она искала ответ, одновременно ожидая, не повторится ли крик. Но он не мог понять, почему она ничего не спрашивает. Простой вопрос, совершенно естественный, — что это? Ее привезли с завязанными глазами, в звуконепроницаемых наушниках, в совершенно незнакомый дом. И вдруг из-под пола раздаются какие-то странные крики. Но Анна молчала, ничего не спрашивала, и он подумал — все равно. Пусть кричит. Все равно пути назад нет. Скоро будет ясно, достойна ли Анна называться его дочерью. Сегодня седьмое сентября. Скоро, очень скоро произойдет то, к чему он готовился больше пяти лет. Я не буду с ней говорить, решил он. Я буду проповедовать, так же, как проповедую для своих учеников и последователей.

— Представь себе алтарь, — сказал он. — Ну, хотя бы вот этот стол. Представь себе, что это не веранда, а церковь.

— Где мы?

— В доме, но одновременно и в церкви.

— Почему мне завязали глаза?

— Иногда незнание дает высшую свободу.

Она хотела спросить что-то еще, но он поднял руку. Она отпрянула, словно испугалась, что он ее ударит. Он начал рассказывать о том, что их ждет, о том, что уже сделано. Он говорил в уже давно отработанной манере: сначала тихо, даже как будто с сомнением, с длинными паузами, потом все громче, все быстрее, все напористее.

— Созданное мною воинство растет с каждым днем. Вначале это была недисциплинированная толпа, теперь из нее вырастают батальоны, батальоны станут полками, и скоро вечное знамя повранного христианства снова взовьется над человечеством. Мы ищем примирения с Господом, и час этого примирения настал. Меня призвал Бог, никто не имеет права покуситься на это призвание, потому что оно идет от Бога. Он пожелал, чтобы я встал во главе этих растущих полков. Мы разрушим каменные стены в человеческих душах, потому что за ними — пустота. Когда-то я считал, что должен заполнить эту пустоту своей собственной кровью. Но Господь вручил нам кирки, и мы разобьем эти стены. И теперь уже совсем скоро наступит то святое мгновение, ради которого и создавалось наше движение. То мгновение, когда Дух Божий вновь воцарится на земле. Спасение исходит только от нас, ни от кого иного, и мы решительно подавим любое сопротивление, разрушим эти стены и в себе, и в других, уничтожим лжеучения, марающие святую землю, на которой Господь определил человеку жить. Бог един, и он выбрал нас. Мы первыми взойдем на баррикады, мы будем первыми мучениками, если это потребуется, Мы должны быть сильными. Мы должны быть сильными во имя человечества, мы должны заставить замолчать лжепророков, перебороть злые силы. И если эти злые силы притворяются человеком или пророком, и приходят ко мне, и ставят условия, то я им говорю: «Подождите-ка, выслушайте сначала мои условия». Так и будет, ответственность, которую я несу непосредственно перед Богом, неколебима и несомненна. Я всегда мечтал жить в спокойствии и простоте. Но вышло по-иному. И теперь пришло время открыть шлюзы и дать воде очистить землю.

Он замолчал, ему надо было понять, как она воспринимает его слова. Он знал, что легче всего ему читать мысли, когда человек беззащитен.

— Когда-то ты и жил в спокойствии и простоте, мастерил сандалии и был моим отцом.

— Я был вынужден следовать своему призванию.

— Ты оставил меня, свою дочь.

— Я должен был это сделать. Но я никогда не оставлял тебя в сердце своем. И я вернулся.

Он чувствовал ее напряжение, но все равно не ожидал, что она на него закричит.

— Я слышала голос Зебры, она здесь, в каком-то погребе. Это она кричала. Она ничего плохого не сделала!

— Ты знаешь, что она сделала. Ты сама мне рассказала.

— Я теперь жалею.

— Тот, кто совершает страшный грех, убивает другого человека, должен понести наказание. Есть только одна справедливость. Об этом написано в Библии.

— Зебра никого не убивала. Ей было только пятнадцать лет! Как она могла родить ребенка?

— Ей не следовало поддаваться соблазну.

Нет, он ее не успокоил. Его душило нетерпение. Это Генриетта. Она слишком похожа на нее, она унаследовала все ее слабости.

Он решил надавить на нее. Она поняла все, что он сказал в своей проповеди. Теперь он должен дать ей выбор. Ничто не происходит просто так. Тем более — тревога, что он испытывал, когда думал о другой ее подруге, дочери полицейского. Теперь это дает ему право испытать ее силу, ее способность принимать решения, ее готовность совершить поступок, которого он всей душой от нее ожидал.

— С Зеброй ничего не случится, — сказал он.

— Что она делает у тебя в подвале?

— Ждет твоего решения.

Он видел, что она растерялась. Он мысленно возблагодарил провидение, надоумившее его в свое время изучать военную теорию. Живя в Кливленде, он внимательно читал книги по военной истории и понял, что стратегию и тактику военных действий не мешает знать даже проповеднику. Вот и сейчас, в разговоре с дочерью, он умудрился перейти от нейтралитета, даже от обороны к молниеносной атаке. Теперь уже она в осаде — оказывается, вовсе не он, а она должна решить судьбу этой девицы.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь. Я боюсь.

Анна вдруг горько заплакала, все ее тело сотрясалось от рыданий. Он почувствовал, что у него тоже встал комок в горле. Он вдруг вспомнил, как он утешал ее, когда она была маленькой. Но он подавил эту слабость и приказал ей перестать.

— Чего ты боишься?

— Тебя.

— Ты знаешь, что я люблю тебя. И Зебру я люблю. Я пришел, чтобы заложить основы божественной любви во всем мире.