Роксана вскрикнула от испуга и изумления, увидев его, растрёпанного, тяжело, с надрывом, дышавшего.

— Ты?! — В серых с голубинкой глазах блеснула слеза и покатилась по румяной щеке.

Владимир остановился в дверях, смахнул с чела пот.

— Ты можешь идти. Никто тебя не неволит более. Мой отец... Прости его. Он заблуждается.

Роксана решительно поднялась с лавки и встала напротив него.

— Как молвил? Заблуждается?! Да он... Он оскорбил меня! Унизил! Запер здесь! Дак вот! Передай ему: никуда я отсюда не выйду! До тех пор, покуда не придёт он сам, не покается, извиненья не испросит!

— Зря ты тако! Упрямица экая! — Снова, в который раз Владимир любовался этой необыкновенной женщиной.

— Уходи! — Роксана вдруг слабо улыбнулась. — Ведаю: ты тут ни при чём. Знаю такожде: жалеешь, любишь. Но... мне люб Глеб. Слыхала я, сватов слать собираешься, ко крулевне аглицкой. То дело доброе.

Сказала, и схлынуло, ушло, улетучилось вмиг напряжение в покое, они оба без смущения и страха смотрели друг другу в глаза и не могли оторваться. Наконец, Владимир вышел, тяжело вздохнув и кивнув ей на прощанье.

...Ближе к вечеру явился к Роксане Всеволод. Встал, прислонившись спиной к стене, долго молчал, супился, кусал губы, оглаживал перстами долгую узкую бороду, в коей во многих местах поблескивала голубоватая седина.

— Почто пришёл?! — насмешливо обожгла его вопросом Роксана.

Всеволод тихо проговорил:

— Дарую тебе свободу.

— Ну, спасибо, княже! — Роксана презрительно фыркнула и с издёвкой отвесила ему лёгкий полупоклон. — Облагодетельствовал!

— Забудь о причинённой тебе обиде. Ты неповинна в грехах своего мужа. Об одном прошу: ни Глебу, ни князю Святославу не говори ничего.

— Боисся, да! — Роксана упёрла руки в бока и расхохоталась ему в лицо.

— Боюсь, — признался Всеволод, уныло потупившись. — Рати не хочу новой.

— Ране думать надоть было!

— Бес меня попутал, княгинюшка. Прости!

Внутри у Всеволода всё клокотало от злости.

«Мерзкая девчонка! Ничего, я тебе отплачу!»

— Ладно, никому ничего не скажу, — промолвила Роксана. — Но в доме твоём отныне ноги моей не будет. А топерича посторонись. Пропусти. Съеду тотчас, токмо оденусь. Где бронь моя, шелом, сапоги с боднями, рукавицы перщатые? А конь? В стойле?

— Облачение твоё в целости и сохранности. А за конём следят, не думай, — хмуро пробормотал Всеволод.

Роксана пошла к двери, Всеволод посторонился и ещё раз исподлобья внимательно оглядел её.

То ли показалось Роксане, то ли взаправду промелькнула в очах князя Хольти горькая тоска-кручина.

* * *

Посадить Глеба в Переяславле князь Святослав всё-таки не решился. Два брата-боярина, Ян и Путята Вышатичи, подкупленные Всеволодом, отговорили его от этой рискованной затеи. К тому же с запада катились глухие, тревожные вести, говорили, что сын Изяслава, Ярополк, объявился в Риме, у папы Григория. Непрочно, очень непрочно сидел покуда Святослав на киевском отчем столе. На исходе зимы Глеб воротился в Новгород.

Глава 72

СМЕРТЬ ИНОКА

В холодной утлой келье на низком, грубо сколоченном ставнике теплилась тонкая лампада. На лавке, укрытый покрывалом из домотканины, тихо умирал игумен Печерского монастыря преподобный Феодосий. Ввалились источающие неземной горний огонь глаза, узкая нечёсаная бородёнка сбилась набок, жёлтая кожа обтягивала изнурённое долгими постами и молитвами больное лицо.

Сыро, неуютно было в келье, в углу сиротливо стоял пастырский посох с изузоренным травами набалдашником, иконные лики проступали из темноты, и горела, горела, источая ласковый неяркий свет, лампада. Лицо Феодосия, спокойное и утомлённое, было неподвижно, сидящий у ложа Иаков даже испугался, не помер ли часом игумен. Но нет, зашевелились бледные, иссушённые губы, приподнялся на локтях Феодосий, заговорил шёпотом:

— Иаков, братию покличь. Собери и тех, кто на послушании... в сёлах... в местах иных. Чую, призывает мя Господь.

Не стар был игумен — сорока лет не достиг, но выглядел глубоким стариком. Верно, тяжек был избранный преподобным крест, прям и многотруден земной его путь.

Сидя у изголовья умирающего, вспоминал Иаков недавнее прошлое, вспоминал и жизнь свою здесь, и даже страшно порой становилось, думалось с ужасом — как же без него, без пастыря своего доброго, жить теперь монастырю?

Твёрд был Феодосий в вере, строг к себе и к другим, даже к матери родной, от которой бежал из дому и которая сыскала-таки его, не захотел выйти из кельи. Ввёл Феодосий в монастыре общежитийный устав, по образу заведённого в Царьграде преподобным Феодором Студитом.

Разделена была монастырская братия на четыре степени; одни, те, которые ещё не были пострижены, ходили в мирской одежде; вторым, хотя тоже ещё не приняли они постриг, разрешалось носить монашеское одеяние; третьи были уже пострижены и облачались в долгие мантии; наконец, четвёртые носили великую схиму.

Всё в обители совершалось с благословения игумена, и такожде всё освящалось молитвою. В кельях не позволялось братии держать ни пищи никакой, ни одежды лишней. Строго следил игумен за соблюдением общежитийных правил и, если замечал неподобное, кротким, тихим голосом отчитывал виновных; раскаивающихся прощал, на иных же налагал епитимью. Часто говорил он, исходя слезами, поучения, но ещё более славился своею непорочной и праведной жизнью.

За трапезой братской вкушал Феодосий только хлеб сухой да зелень без масла, и не пил ничего, кроме воды; одежду носил ветхую и худую, а под неё надевал колючую власяницу.

Многие ночи проводил он без сна, в жарких молитвах, и поутру не один раз слышали церковные будильники доносящийся из кельи его плач и стук земных поклонов. Когда же наступал Великий пост, уходил Феодосий в Дальнюю Пещеру и возвращался в обитель только в канун Лазаревой субботы.

Не гнушался игумен никаким трудом: в пекарне вместе с пекарями месил тесто и пёк хлеб, иной раз сам носил лютою зимою воду из колодца, сам колол дрова.

Нередко посещал Феодосий нуждающихся в помощи и наставлении, более же всего славен он был тем, что отстаивал чистоту православия от нападок латинян и разных лжеучений. Не убоялся Феодосий и самого князя Изяслава, написал ему два послания, в которых упрекал за пристрастие к латинству и увещевал не слушать лукавых римских патеров.

Едва не наизусть помнит Иаков слова одной из грамот: «Господи, Благослови! У меня есть слово к тебе, боголюбивый княже! Я — Феодосий, худой раб Пресвятой Троицы, Отца, Сына и Святого Духа, — в чистой и Православной Вере рождён и воспитан в добром научении Православными отцом