При всех превратностях судьбы самое большее несчастье – быть счастливым в прошлом. Но это лишь только начало той истории, продолжение которой читатель узнает чуть позже, ибо судьба еще раз явила нам свой милостивый лик, дозволив еще раз увидеть друг друга земными очами. Я лишь не хочу сейчас разрывать хронологию событий.

Прошли почти сутки после нашей разлуки. Мы не спали, не ели и не разговаривали вообще. Что мы могли сказать, даже не видя друг друга, чего уже не сказали в блаженном единении прошлой ночью? Из-за перегородки я слышал, как моя милая подруга тихо плачет. Иногда, чтобы убедиться, что все это не сон, я корябал по перегородке, и, когда слышал то же самое в ответ, на сердце становилось чуть-чуть легче. Ведь я сам был тогда как затравленный псами зверь и почти убит. Любовь не ищет подлинных совершенств, более того, она их как бы побаивается, ей нужны те совершенства, которые творит и придумывает она сама.

Ближе к вечеру конвоир, проходя по коридору, предупредил женщин, чтобы те были наготове и не орали при расставании с мужиками, как обычно, ибо на перроне состав должно встречать их начальство. Поезд приближался к Перми. Это было мучительное ожидание. Наконец, замедлив ход, состав стал.

Девчата содержались в четырех купе, но первым конвоир открыл то из них, где находилась Валерия. Я слышал, как она уговаривала начальника конвоя, чего только ни суля ему при этом, но он и без всяких подарков удовлетворил ее желание. Да, в тот момент не внять ее мольбе мог бы разве что мертвец. Я понял это тут же, взглянув в ее пылающие огнем глаза, когда она подбежала к моему купе и наши пальцы впились друг в друга сквозь мелкое сито решетки. Изумрудные глаза блестели как у лани, и из них ручьем текли слезы. Чуть распухшие гранатовые губы вздрагивали то и дело. Она была поистине прекрасна и бесподобна в своем молчаливом отчаянии.

В купе нашем стояла непривычная мертвая тишина. Да и женский этап выходил на перрон непривычно медленно и молча. Как будто никто не хотел пропустить наших последних слов, но их не было. Даже банальное «прощай» мы не хотели разделить с кем-либо. До самого конца, пока не вышли все девчата и не осталась она одна, мы стояли, вцепившись в решетку, и смотрели молча друг на друга, пытаясь запомнить малейшую черточку или морщинку на лице.

Нет на свете большего чуда, чем то, как женский образ проникает в сердце мужчины и оставляет в нем неизгладимый отпечаток, и человек даже не понимает почему. Ему просто кажется, что именно этого ему до сих пор недоставало. Но всему в этом мире рано или поздно наступает конец. И когда солдат выкрикнул ее фамилию, она взглянула на меня с такой тоской и мольбой во взгляде, что у меня по телу пробежали мурашки. Но затем она невероятными усилиями воли взяла себя в руки, гордо вскинула голову и, не говоря ни слова, пошла к выходу. Честная женщина может оказаться недостаточно сильной, чтобы подавить движения своего сердца, но она всегда сохранит рассудок.

Я не берусь описывать свое состояние, когда в последний раз увидел ее и она скрылась с моих глаз. В душе человека иногда бушует смерч, и для него земля и небо, море и суша, день и ночь, жизнь и смерть сливаются в один непостижимый хаос. Действительность душит нас. Мы раздавлены силами, в которые не верим. Откуда-то налетает ураган. Меркнет небесный свод. Бесконечность кажется пустотой. Мы перестаем ощущать самих себя. Мы чувствуем, что умираем. Что-то подобное и происходило в тот момент со мной. Все события, которые последовали потом, я даже не воспринимал. Благо рядом были бродяги.

Но когда этап наш прибыл на Свердловскую пересылку, мне все же пришлось скинуть с себя этот груз оцепенения. Жизнь диктовала свои правила, и не считаться с ними было невозможно. Есть два пути избавить человека от страданий – быстрая смерть и продолжительная любовь.

Так уж устроено в природе, что на смену яркому солнечному дню всегда приходит ночь, на смену жизни – смерть. Взлеты и падения – неизбежная жизненная реальность. Природа мудра, и в ней вообще не бывает ничего лишнего. Человеку не мешает иногда помнить об этом.

Итак, Свердловск. В какой уже раз я проходил через этот тюремный «мегаполис». Снова огромная камера пересылки, знакомство или желанная встреча – у кого как, с такими же, как и мы, каторжанами. В общем, все, как и бывало всегда в тюрьмах.

В камере, куда мы были водворены, сидел урка. (Я не стану называть его имени.) Лично знакомы не были, но слышать о нем приходилось не раз. Встретили нас, конечно, хорошо, как и подобает в таких случаях, по-братски. Мы разместились кто где, и потекла обычная, монотонная тюремная жизнь со своими извечными проблемами, стремлениями и волнениями.

Конечно, еще свежи были в моей памяти воспоминания о недавнем прошлом, но, к сожалению, скоро их на время оттеснило роковое стечение обстоятельств.

Камера, естественно, была воровской, поэтому и контингент в ней содержался соответственный. Дважды в день надзиратели обходили пересылку с поверкой. Здесь во время поверок обычных построений, как в следственных тюрьмах, не было: пересылка была своего рода тюремным караван-сараем, поэтому такие поверки были нецелесообразны, и здесь они проходили быстро и просто.

Надзиратели пересчитывали всех, войдя в камеру, затем, постучав деревянными киянками по нарам и решеткам, уходили. Заключенные же в этот момент занимались кто чем, даже играли в карты, вообще не обращая внимания на поверку. Надзирателей это нисколько не волновало. Для них главным было то, чтобы в камере во время обхода не оказалось трупа и не готовился побег. Убедившись, что все относительно нормально, они уходили почти так же молча, как и входили.

Так уж повелось издавна, очень редко в этой связи возникали какие-нибудь серьезные эксцессы. Они были абсолютно не нужны ни для тех, ни для других, и поэтому их тут же гасили по обоюдной договоренности. Если все же что-то происходило, братва всегда находила дипломатическое разрешение конфликта. Но на этот раз одна паршивая овца спровоцировала все стадо.

К тому времени, о котором пойдет речь, мы пробыли на пересылке с неделю. В тот день, как и обычно, вечерняя поверка не заставила себя долго ждать. На этот раз в наряде у надзирателей появился молодой мусорок, не знаю, откуда и взявшийся. Как выяснилось на суде, ему, оказывается, давно хотелось увидеть живого вора в законе, но, как оказалось, не только увидеть.

Как сейчас помню тот вечер. Мы с Игорем Французом третили, сидя на нарах друг против друга, а Женька Колпак сидел рядом и вел счет. Рядом с нами, сзади меня, лежал урка и держал прикол с одним бродягой.

В тот момент, как и обычно, вокруг нас бурлила камерная суета вперемежку со смехом и громкими возгласами по ходу какого-то прикола, когда дверь в камеру открылась и с поверкой вошел вечерний наряд надзирателей. Став среди камеры, молодой мент, видно, с непривычки прищурив глаза, зайдя в полутемное помещение и держа в правой руке киянку, стал осматривать присутствующих. По его поведению было очевидно, что он ищет кого-то. Видимо, до этого ему в глазок показывали урку, но одно дело – смотреть через призму глазка, и совсем другое – стоять посередине камеры и глазеть вокруг, как пучеглазый индюк. Тем более что урка был наполовину закрыт нами, играющими на нарах у противоположной стенки от дверей, на нижнем ярусе.