вздохнула, сплюнула сладко-шоколадную слюну. — Но все равно жалко. Хоть и спасла я мелких, но каждый день думаю…

— Так и будет, — Галка кивнула. — Ни на день не забывается.

Дана впервые говорила с ней об отце. Они перебрасывались фразами, тяжелыми, каменными, и фразы эти повисали над пропастью балкона, и приходилось быстро подхватывать их слабой ладонью, и держать у себя, у груди, и вслушиваться, и принимать. У Галки першило в горле: то ли от сигарет, то ли от холода. То ли…

— Все равно не могу пока, — вздохнула Дана и проглотила вторую конфету. — Выслушаешь меня? Потом. Попозже.

— Выслушаю, конечно. Хочешь, про маму порассказываю, хочешь — просто рядом посижу. Обращайся.

— Спасибо, — и Дана крепко ее обняла.

— Это тут еще чего такое? — высунулась на балкон Кристина, уже запакованная по горло. — Нежности какие. Я поехала, в общем, Шмель ждет. Завтра подскочу. Договорились?

Галка кивнула. Данино тепло все еще осталось у нее на щеках.

Пришла и Маша со своими разодранными руками, спрятанными под резиновыми перчатками — моющими и чистящими средствами тонкие царапины разъедало почти до мяса. Сунулся и Виталий Палыч в одной рубашке, тяжело дышащий, краснолицый, заполнил собой весь балкон, и волонтеры закричали на него, зашипели, прижатые боками к ледяным металлическим перекладинам.

— Ничего не хочу знать! — он захлопнул балконную дверь, выдавил Машу совсем уж куда-то за пределы балкона и взмахнул заварочным чайником своей матери. Из носика тек бледный пар. — За племянницу, за Анюту. Она этот чай очень любила.

Галка не стала говорить ему, что не любила — это был любимый чай матери, красно-кислый каркаде с ягодками малины, и Анюта покупала его за компанию. Волонтеры закивали согласно, хотели вернуться за чашечками из пары сервизов, один из которых, в розах и черных смородиновых ягодах, вообще выглядел новым, ни разу не использованным, но все коробки уже упаковали для развоза по новым домам, и пришлось по очереди пить из носика. Помянули нехорошим словом коронавирус, который стирался из памяти стремительней, чем пресно-пустая Анюта, хоть и отдавался далеким эхом ушедших родных. У каждой от чая теплело внутри.

Виталий Павлович раскраснелся, будто в чайничке была водка.

— А завтра, с новыми силами — в бой! — рявкнул он на весь двор так, что пронеслось эхо.

Галка кивнула ему.

Ничего не хотелось говорить. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу на ледяном балконе, Кристина ворчала, что ей придется ловить такси, потому что ни одна газелька уже не ходит, Маша отчего-то смеялась, Дана плечом жалась к Галке. Палыч размахивал чайничком, как рапирой, а в конце концов и вовсе выронил его, и чайник, мелькнув смородиновым боком, скрылся в холодной ночи.

Все свесились вниз, надеясь, что никому чайником не прилетело по голове. Нет — красные черепки лежали на сыром газоне с последними подтаявшими островками снега.

— На счастье! — решил Палыч и вернулся в квартиру, заканчивать с мусорными мешками. Девочки потянулись следом за ним.

Последней ушла Галка — она докурила, глянула на небо, будто надеялась увидеть среди холодного, кое-где мелькающего света тусклых звезд материнский взгляд, и улыбнулась сама себе.

До завтра.

До новых встреч.