Суворов поглядел пристально на план и сказал, обращая внимание собравшихся на расположение сторон:

—      Ежели этот австрийский генерал не поспеет подать помощь отряду, защищающему мост, французы тут пробьются!

Через несколько дней газеты известили о том, что медлительность австрийцев позволила Моро прорваться через мост и выйти из окружения.

Все же отвлеченным разборам на карте Суворов предпочитал полевые экзерциции. В окрестностях Тульчина, пересеченных высокими холмами, оврагами, балками, рекой, лесом и кустарником, были созданы учебные поля. Войска расположились четырьмя лагерями вдоль ручья Сельница. В каждом лагере стояли в ряд палатки одного полка, впереди их линий находились полковые орудия, сзади солдатских палаток — линия офицерских, затем — обоз и кухня. Для снабжения водой около села Нестерварки солдаты выкопали три колодца, прозванные «Суворовскою криницей». С началом лагерных сборов фельдмаршал переехал из Тульчина в село Кинашево и поселился в избе крестьянина Дехтяря. Фальконе сообщал Хвостову: «Наш почтенный старик здоров; он очень доволен своим образом жизни; вы знаете, что наступил сезон его любимых удовольствий — поля, ученья, лагери, беспрестанное движение; ему ничего больше не нужно, чтобы быть счастливым».

Суворов часто наезжал в полки, расположенные в лагерных «кампанентах». С тремя офицерами штаба и казаком Иваном явился он в самый полдень на лошади в лагерь. Фельдмаршал был в одной рубашке, а китель держал за рукав. В лагере все спали. Стоявший у пирамиды с оружием часовой, узнав фельдмаршала, закричал!

—      К ружью!

Суворов шибко подскакал к палатке полкового барабанщика, позвав его:

—      Яков Васильевич! Господин Кисляков! Тот появился, захватив барабан:

—      Здравствуйте, отец наш Александр Васильевич!

—      Здравствуй, Яков! Помилуй Бог, ты чудо-богатырь! Помнишь, при Бресте? Как, лишившись своего барабана, вырвал ты неприятельский и в гуще врага бил тревогу? Бей, Яков, поход!

Гром барабанов, а затем звук труб разлился по берегу ручья. Не прошло и пяти минут, как полки построились. Суворов приказал свернуть их в колонны и двинул форсировать Сельницу. По крайней мере верст пятнадцать вел он солдат, заставлял маневрировать, стрелять и с криком «ура» бросаться в штыки. Конница носилась по полю и рубила воображаемого противника.

Только перед вечером ученье кончилось, и войска, тесно сомкнувшись, окружили своего фельдмаршала. Он благодарил всех за исполнительность и за смирное квартирование, за дружбу с жителями. Начальнику же драгунского Кинбурнского полка сделал строжайший выговор за шалости солдат.

Затем позвал своего любимца Ф. В. Харламова, поцеловал его и сказал:

—      Здоров ли ты, мой Федор? Спаси Бог тебя! Твои чудо-богатыри смирны, как овечки! Это хорошо. Солдат бей врага на сражении, а с бабами не воюй! Не крадь! Вор не служивой — он худой солдат!..

В другой раз, после обеда, Суворов позвал адъютанта:

—      Мальчик!

Столыпин застал его умывающимся. Фельдмаршал спросил:

—      Завтра суббота?

—      Так, ваше сиятельство!

—      Пушки бы не боялись лошадей, а лошади пушек!

Видя, что Суворов замолчал и продолжал умываться, Столыпин позвал дежурных подполковников по кавалерии и пехоте и слово в слово передал им приказание фельдмаршала. Они не могли понять приказа:

—      Что бы оно значило?

Столыпин, уже привыкший к суворовским энигмам, пояснил:

—      Вспомните, господа, первое учение колоннами: пехота училась против кавалерии, а потом артиллерии. Но кавалерия против артиллерии еще не училась. Прикажите стрелять из пушек, и, как скоро пушки загремят, я взойду в спальню, будто посмотреть, есть ли в камине огонь. Ежели мы ошиблись, фельдмаршал тотчас спросит меня: «Что за пальба?» Но ежели мы его поняли, то он, обернувшись ко мне, приставит два пальца к губам и зачнет заниматься тем, чем занимался.

Как только пушки открыли пальбу, Столыпин вошел к Суворову. Тот и впрямь поднял глаза на него, приставил к губам два пальца и продолжал что-то писать.

С приближением осени Суворов стал проводить большие ночные ученья, закончившиеся показательным штурмом. Для этого в трех верстах от Тульчина, неподалеку от «Суворовской криницы», было сооружено специальное укрепление. Оно состояло из четырех бастионных фронтов длиною до двухсот метров каждый, с равелинами перед всеми четырьмя куртинами. Помимо рвов, вокруг шли расположенные в три ряда в шахматном порядке волчьи ямы. В центре возвышалась сложенная из хвороста башня: отсюда фельдмаршал собирался следить за ходом штурма.

Войска вышли из лагерей в боевой амуниции, но без ранцев и выстроились вокруг крепости. Стояла полная тишина: даже по приезде Суворова его не приветствовали, чтобы не выдать себя близкому «неприятелю».

Часть пехоты с артиллерией была выделена для обороны крепости. Суворов расположил их на валах, а сам взобрался на башню. В сумерки взвилась сигнальная ракета, войска с криком «ура» бегом устремились на штурм. Грохот артиллерийской и ружейной пальбы потряс окрестности, густой пороховой дым закрыл небо. Все было как при всамделишном штурме, только стреляли холостыми зарядами. Атакующие перескочили через волчьи ямы, забросали фашинами ров, взобрались по штурмовым лестницам на вал и начали раскапывать брустверы для прохода артиллерии и конницы. Часть солдат устремилась к центральной башне, где находился командующий.

По окончании успешного штурма фельдмаршал поблагодарил войска за умелые действия.

Неослабевающая деятельность солдата-полководца привела к чудодейственным переменам в войсках. Снизилась смертность от болезней и эпидемий, ужаснувшая его вначале, особенно в Одессе, где де Рибас пытался скрыть от Суворова дурное состояние армии. Сократилось число беглых. Вовсе исчезли случаи своевольства, нанесения обид мирным жителям. Были пресечены интендантские хищения, улучшено снабжение солдат продовольствием. Призвав к себе начальника провиантской комиссии при армии полковника Дьякова, Суворов предупредил его:

— Николай Александрович! Чтобы все запасные магазейны были у тебя наполнены и все, что принадлежит к подвижным магазейнам, было бы в исправности. Но ежели, Боже сохрани, где-либо провиянта недостанет, то, ей-ей, на первой осине я тебя повешу!.. Ты знаешь, друг мой, что я тебя люблю и слово свое сдержу!..

Главное же, неутомимостью Суворова войска преобразились, прошли ускоренную великолепную выучку, впитали в плоть и кровь воинскую мудрость его катехизиса «Наука побеждать».

«Готовься в войне к миру, а в мире к войне», — говаривал фельдмаршал и приучал свои войска к боям. Но каким? От персидского похода он отказался и теперь с раздражением следил за бездарными действиями двадцатипятилетнего Валериана Зубова, хваставшегося тем, что доберется до Испагани не позже сентября. Его армия страдала от повальных болезней, солдаты разбегались. Однако ничто не могло поколебать пристрастность почти семидесятилетней царицы. Утрата прежней энергии и развившаяся болезненная чувственность заставляли ее видеть в слабом, недалеком и женоподобном Платоне Зубове нового Потемкина. Взятие Дербента и Баку она отметила производством Валериана Зубова в генерал-аншефы. Суворов иронически отзывался из Тульчина: