приуготовленных ему местными военачальниками почестей. Он с нетерпением ожидал встречи с любимой Наташей, незадолго перед тем вышедшей замуж. Суворочка стала женой тридцатидвухлетнего генерал- поручика Николая Зубова, брата екатерининского фаворита.

Зубова не было в числе претендентов. Еще в 1793 году среди возможных женихов Наташи фигурировали молодой полковник граф Эльмпт, сын генерал-аншефа и боевого товарища Суворова, и князь Трубецкой, единственный наследник отставного генерал-поручика, владельца семи тысяч душ. Последнему Суворов скоро дал отставку, прослышав, что «князь А. Трубецкой пьет, его отец пьет и в долгах, родня строптивая, но паче мать его родная — тетка Наташе двоюродная». Оставался Эльмпт, к которому Суворов все более благоволил: «Он спокоен, мне роскошен и не забияка; больше застенчив по строгому воспитанию, но умен и достоин; только по наружности стоит иногда фертом по- немецкому».

Однако Эльмпт был устранен внезапным вмешательством двора якобы по причине протестантского его исповедания. Суворов получил письмо от Платона Зубова, где говорилось, что императрице может показаться неприличным, если дочь знаменитого русского полководца, слывущего столь привязанным к вере и отечеству, будет выдана за иностранного иноверца. Истинная причина крылась в ином: вместе со славой Суворова вырастала и значимость его дочери, на которую зарились уже Зубовы. Сама императрица выступила свахой. Торжественное обручение Николая Зубова и Натальи Суворовой совершилось 8 февраля 1795 года в Таврическом дворце, а 29 апреля молодые были обвенчаны.

Николай Зубов, шталмейстер двора ее величества, был попроще своих братьев, нес службу добросовестно и усердно, долгое время служил в армии и проявил храбрость во второй русско-турецкой войне. Впрочем, современники отзывались о нем как о личности сугубо заурядной: малообразованный, грубый, «бык, который мог быть отважным в пьяном виде, не иначе», мрачный по характеру и в довершение ко всему пьяница. Атлетически сложенный, он являл собою полную противоположность хрупкой Наташе.

Суворов очень скоро разочаровался в своем зяте и повел с ним настоящую войну. Однако его неприязнь к Николаю Зубову не поколебала любви и уважения к дочери. Именно ей поручил он заботу об Аркадии, которого наконец признал как родного сына, а затем ей же и зятю доверил его воспитание. Наталья Зубова намного пережила своего мужа, активного участника заговора 1801 года, нанесшего первый удар Павлу I — тяжелой золотой табакеркой в висок. Николай Зубов скончался в 1806 году, оставив вдову с шестью детьми. После его смерти Наталья Зубова жила в Первопрестольной, всецело отдавшись воспитанию детей и окруженная ореолом уважения как дочь бессмертного Суворова.

Однажды, едучи в карете, она послала лакея купить материи. Ревнуя о хозяйской пользе, лакей торговался столь усердно, что у купца лопнуло терпение и он заявил, что предпочитает иметь дело с барыней. Узнав от лакея, что она дочь Суворова, купец подошел к экипажу и принялся просить графиню Зубову принять материю в подарок. Несмотря на все просьбы Натальи Александровны, он наотрез отказался взять деньги.

В памятном 1812 году Наталья Зубова покидала занятую французами Москву, но ее остановили неприятельские патрули. Ей достаточно было ответить, что она дочь Суворова. Французы не только пропустили ее без промедления, но и отдали ей — женщине — воинские почести.

Она скончалась в Москве 30 марта 1844 года.

2

Поезд из Стрельны до Зимнего дворца — придворную восьмистекольную карету — тянули восемь лошадей. Было начало января 1796 года, и мороз достигал двадцати градусов. Суворов облекся в полный фельдмаршальский мундир, однако шубы не надел и шляпу держал в руке. Так же вынуждены были поступить сопровождавшие его из Стрельны до Петербурга шталмейстер граф Н. Зубов, генералы П. А. Исленьев и Н. Д. Арсеньев. Между тем по приказу шестидесятишестилетнего фельдмаршала одно окошко в карете было опущено, и спутники Суворова жестоко страдали от стужи; Исленьев и Арсеньев из субординации молчали, но Зубов с неудовольствием сказал Столыпину, когда карета прибыла к Зимнему:

—      Твой молодец всех нас заморозил!

Екатерина II уже ожидала фельдмаршала в своих приемных покоях. Уважив причуды Суворова, она приказала занавесить все зеркала.

Разговор пошел о предполагавшейся персидской экспедиции, начальствовать которой было предложено Суворову.

Затем со своей свитой полководец отправился в назначенный ему на жительство Таврический дворец. В небольшой спальне с диваном и креслами была готова пышная постель из душистого сена и ярко горел камин. В соседней комнате стояли гранитная ваза, наполненная невской водой, и серебряный таз с ковшом для окачивания. Суворов разделся, сел у камина и приказал подать себе варенья. Он был оживлен, весел и необыкновенно красноречив. Говоря с воодушевлением о милостивом приеме, он, однако, ввернул едкое замечание об «азиятских лаврах», которые привлекают государыню.

На другой день начались визиты. Фельдмаршал принял только Державина и Платона Зубова. Фавориту, встретившему его накануне не в полной форме, он отомстил, приняв его у дверей спальни в одном нижнем белье. Зато Державина дружески обнял, оставил обедать, а свою выходку в отношении Платона Зубова так объяснил поэту:

—      Vice versa![11]

Привлекая в Петербурге всеобщее внимание, Суворов не собирался менять своих привычек, разве что обедывая уже не в восемь, а в десять или одиннадцать пополудни, в окружении гостей. Чуткий и щедрый на сочувствие, он по-разному относился к именитым и чиновным лицам.

Однажды за столом, когда адъютант Столыпин раскладывал горячее, фельдмаршал поглядел в окно:

—      Чей это экипаж?

—      Графа Остермана, — доложил Столыпин.

—      В это время Иван Андреевич Остерман, вице-канцлер Иностранной коллегии, был не у дел, оттесненный делающим быструю карьеру А. А. Безбородко.

Суворов выскочил из-за стола и выбежал на крыльцо так поспешно, что адъютант, находившийся ближе его к двери, не мог даже опередить старого фельдмаршала. Лакей Остермана только еще успел отворить дверцу у кареты, как Суворов вскочил в нее, поблагодарил полуопального Остермана за честь, сделанную его посещением, и, поговорив минут десять, простился с ним.

Через несколько дней за обедом полководец снова спросил о подъезжающем экипаже: «Чей?»

—      Графа Безбородко! — отвечал Столыпин.

Суворов даже не встал из-за стола, а когда Безбородко вошел, велел подать стул возле себя, сказав:

—      Вам, граф Александр Андреевич, еще рано кушать: прошу посидеть!

Делать было нечего: поговоривши с четверть часа, Безбородко откланялся, причем фельдмаршал снова не поднялся из-за стола проводить его. Это был опять-таки прием, оказанный двум лицам «наоборот», в нарочитом контрасте с их положением при дворе. Великий полководец продолжал неистово чудить, защищая собственное достоинство и протестуя против несправедливости.

Никогда еще прежде Суворов не был в такой славе. Повторим еще раз: подвиги, изумлявшие потомков, не принесли Александру Васильевичу подобного признания.

Поэты — Державин, Костров, Дмитриев