Пошел, — и где тристаты злобы?

Чему коснулся, все сразил.

Поля и грады — стали гробы;

Шагнул — царство покорил! —

восторженно писал Державин. Для него русский полководец — могучий, былинный богатырь:

Ступит на горы, — горы трещат;

Ляжет на воды, — воды кипят;

Граду коснется, — град упадает;

Башни рукою за облак кидает...

«Я не поэт и изливаю чувство своей души в простоте солдатского сердца», — отвечал Суворов, посылая Державину свои стихи. Стихами отвечал он и на эпистолу Кострова, излагая в них свой взгляд на поэзию:

В священный мудрые водворены быв лог,

Их смертных просвещать есть особливый долг;

Когда ж оставят свет, дела их возвышают,

К их доблести других примером ободряют.

Я в жизни пользуюсь чем ты меня даришь

И обожаю все, что ты в меня вперишь.

К услуге общества что мне не доставало,

То наставление твое в меня влияло:

Воспоминаю я, что были Юлий, Тит,

Ты к ним меня ведешь, изящнейший пиит.

Виргилий и Гомер, о если бы восстали,

Для превосходства бы твой важный слог избрали.

В сонме поэтов, славивших Суворова, был и молодой Дмитриев, служивший тогда в гвардии. В его оде превосходно изображение русского войска, огромности многонационального Российского государства:

Се веют шлемы их пернаты,

Се их белеют знамена,

Се их покрыты пылью латы,

На коих кровь еще видна!

Воззри: се идут в ратном строе!

В сяк истый в сердце славянин!

Не Марса ль в каждом зришь герое?

Не всяк ли рока властелин?...

Речешь — и двинется полсвета,

Различный образ и язык:

Тавридец, чтитель Магомета,

Поклонник идолов калмык,

Башкирец с меткими стрелами,

С булатной саблею черкес

Ударят с шумом вслед за нами

И прах поднимут до небес!

Суворов нечасто посещал Екатерину II, избегая парадных приемов. Узнав, что фельдмаршал ехал из Стрельны в одном мундире, она прислала ему роскошную соболью шубу, приказав передать с посланным, чтобы Суворов шубу эту непременно носил.

—      Как? — изумился тот. — Солдату шубы по штату не положено!

Посланный ответил, что на сие есть непременное соизволение императрицы.

—      Матушка меня балует, — последовала реплика.

После того, приезжая во дворец, фельдмаршал сажал с собою слугу, который держал шубу на руках и при выходе Суворова из кареты надевал на него. В царской шубе Суворов важно шествовал до передних комнат.

Обращение его с Екатериной II было необычным, режущим глаз, хотя в выражении наружных знаков почтения он шел даже дальше, чем нужно. Впрочем, и в этой утрированности крылась своя ирония по отношению к придворным. Он был предан императрице не меньше, если не больше, всякого другого, но отличался от всех, как хорошо сказал А. Петрушевский, «неумытой откровенностью, лагерной бесцеремонностью», высказывая Екатерине правду о состоянии войск и не стесняясь касаться личностей.

Однажды за обедом Екатерина II, желая оказать внимание сидевшему рядом с ней князю С. Ф. Голицыну, заметила, что спала спокойно, зная, что в карауле надежный офицер. Должность караульного исполнял в ту ночь сын Голицына. Князь встал и поклонился. Суворов, сидевший по другую руку царицы, тотчас же спросил Голицына, отчего тот не прислал кого- нибудь из сыновей под Варшаву за Георгием, и, показывая на некоторых лиц за столом, в том числе на князя Барятинского, громко хваставшегося своими подвигами, прибавил:

—      Они даром получили!

В другой раз, на придворном балу, Суворов откровенно скучал. Екатерина II, обходившая гостей, подошла к нему и спросила:

—      Чем потчевать дорогого гостя?

—      Благослови, матушка, водочкой, — поклонился фельдмаршал.

—      А что скажут красавицы фрейлины, которые будут с вами разговаривать? — заметила не без неудовольствия императрица.

—      Они почувствуют, что с ними говорит солдат, — простодушно отвечал Суворов.

Екатерина собственноручно подала ему рюмку тминной.

Навестив наследника цесаревича Павла по его просьбе, фельдмаршал тут же начал проказничать. Павел остановил его, сказав:

—      Мы и без этого понимаем друг друга.

Суворов посерьезнел, поговорил с ним о делах, но, выйдя из кабинета, побежал вприпрыжку по комнатам, напевая:

—  Prince adorable, despote implacable![12]

Павлу, разумеется, передали о суворовской выходке. Впечатление от недавнего громового триумфа в переменчивых петербургских кругах постепенно сглаживалось, забывалось. Суворов казался уже придворным, да и самой царице однообразным, скучным, а его поступки — неуместными. Граф Ф. В. Ростопчин, отражая мнение двора, писал: «Не знают, как отделаться от Суворова; его плоские шутки наскучили императрице, и она от них краснеет». Екатерина II подумывала, куда бы услать беспокойного полководца.

Дело скоро нашлось: царица предложила Суворову съездить в Финляндию и осмотреть укрепления, созданные им в 1791-1792 годах. Старый фельдмаршал откликнулся на ее поручение с радостью. Он и сам тосковал в Петербурге, а с тех пор, как отпали заботы о Наташе, — вдвойне. Вернувшись из Финляндии, Суворов стал было размышлять о предложенной ему персидской экспедиции, но скоро нашел, что следует подождать войны более значительной, встречи с противником более грозным. Потом он сожалел о своем отказе, но поправить ошибку было поздно. Отправившиеся за Каспий войска возглавил одноногий Валериан Зубов.

В январе 1796 года Суворову были вверены все воинские соединения в губерниях Вроцлавской, Вознесенской, Екатеринославской, Харьковской и в Таврической области. По соседству начальствовал фельдмаршал Румянцев; еще далее к северу, до Литвы, — князь П. В. Репнин. Таким образом, по южной и западной границам России были образованы три армии, ожидавшие событий.

Во второй половине марта фельдмаршал покинул столицу. К тому времени уже окончательно сложилась его знаменитая инструкция по тактическому обучению войск, являющаяся одновременно солдатской памяткой, — военный катехизис «Наука побеждать».

«Отъ высоты подсвѣчника не прибывает свѣту, тако чванному ранги не приносят разума».

Рисунки А. В. Суворова из его книги «Наука побеждать».

3

Небольшой городок Тульчин расположен между Винницей и Уманью, на берегу Южного Буга. Избрав его «капиталем», Суворов поселился в замке графини Потоцкой, урожденной княгини Мнишек, заняв квартиру в нижнем этаже. В одной из комнат, выходившей окнами в цветник, набросано было сено, накрытое простыней и одеялом, — фельдмаршал не изменял своим