ратной добычей. Когда Александру донесли об этом, он издал указ, запрещающий мену, однако без варварской строгости наказаний за ослушание. Тем самым словно подстегнул глупость: по войску поползли самые невероятные слухи, и теперь все тайно бросились избавляться от невзрачных чеканных монет из серебра и золота, набивая кошели литой и красивой на вид медью. Искусились даже те, кто ещё недавно призывал образумиться и не слушать менял; теперь и они за один бронзовый асс давали серебряную тетрадрахму…

В то же время Александр получил послание, в котором проконсул вынес заключение о состоянии дел в сатрапиях, и выходило, будто назначенные царём бывшие сатрапы Дария слишком непросвещённы и оттого жестоки и своенравны, чтобы управлять. И следует заменить их наёмными правителями из числа пропреторов и вольных римских граждан. Дескать, в империи повсюду царствует варварская тирания, а надобна демократия республиканская. Иначе сенат не подпишет декрета и властелину Востока не быть Великим строителем мостов, соединяющим земное с небесным.

Брат Птоломей, видя засилие римлян, не сдержал своих ярых чувств и, придя к Александру, возмутился его терпимостью.

– Римляне пожинают плоды твоих побед, – заявил вскормлённый конюхом полководец. – Если их не изгнать, власть утечёт из твоих рук, как утекает время. Опомнись, брат, исторгни сладкий морок!

За столь прямые речи в прошлые времена он бы не пощадил и брата, но тут выслушал и повелел ему отправляться наместником в Египет, то есть удалил, чтобы не сотрясал своим ретивым словом стены дворца.

Наконец, соглядатаи проникли и в воинские дела, стараясь внушить македонцам, покорившим без малого весь мир, как следует воевать, строить фаланги, как и куда ставить гетайров в боевых порядках, – в общем, учить премудростям ратного искусства. И тут взыграла гордость македонцев: ко дворцу царя явились сначала полководцы, к ним примкнули старшины и сотники, затем гетайры, фалангисты, щитоносцы, лёгкая конница и лучники. Так мало-помалу восстало всё войско и, войдя из разных мест в Александрию, выстроилось в боевой порядок. Неуклюжий, пёстрый, разношёрстный – иногда в сёдлах вкупе с гетайрами сидели малые дети, за стремена держались жёны, вместо полковых знаков на древках копий ветер трепал пелёнки, но дух был боевой.

– Царь, ты пустил менял! – кричали. – Ты благоволил к ним, а обманщики нас обобрали! Мы поменяли всю прежнюю добычу на унции и ассы. Теперь или заплати из казны, или веди нас на добычу!

И многие стали бросать к подножию дворца медные монеты. Царь слышал и крики, и звон, однако к войску не вышел, поскольку обнаружил, что доспехи и оружие – всё засижено птицами, а в золотом шлеме пищат птенцы. Тогда к царю взошёл Клит Чёрный и донёс о своём преступлении: помимо воли государя и даже наперекор ему он тайно похитил проконсула, свёз его в горы и там пытал с пристрастием. Римский посол признался под бичами, что хочет в империи себе не славы и не богатств, да и плодов побед Александра отнимать не намерен. Но ищет он со своей коллегией путь в междуречье Инда и Ганги. И когда посулами титулов и мировой славы смирит властелина Востока, то морем и по суше приведёт свои легионы, чтобы вторгнуться в Индию и овладеть её несметными сокровищами.

В доказательство слов своих воевода вынул из сумы окровавленную тогу с пурпурной каймой и развернул её – там оказалась голова проконсула! В тот миг царь и узрел его хищный облик, поскольку только миг истины и смерть являют подлинный образ человека.

– Теперь делай всё, что захочешь, – повинился Клит Чёрный. – Я присягал тебе исполнять свой долг, уберегая от супостата, и я его исполнил. А что сотворить со мной – твоя воля, государь.

Отрубленная голова и вид крови стряхнули сонную божественную оторопь. И вместе с нею царь выбил из боевого шлема гнездо вкупе с птенцами и водрузил его на голову.

– Сам поведу полки на реку Инд!

Белая голубица засуетилась возле потомства, трепеща крылами…

Из Александрии оксианской и из иных мест, где всё это безратное время стояли станами полки македонцев, врастая в местные земли корнями, вышло совсем иное войско, нежели то, что когда-то переправлялось через Геллеспонт. В рядах его, даже в среде гетайров – избранных всадников, уже слышалась речь персов, скуфи массагетской и даже женские голоса омуженок, которых царица Фалес прислала вместе с народившимися младенцами мужеского пола – в дар повелителю Востока и во имя укрепления его войска женской боевой сутью. Кроме того, рать царя Македонии, невзирая на жёсткий строевой закон, не в силах была уже избавиться от расслабленной мирской лени семейных уз. Хотя испытывала одержимость искупить свою бездумную глупость, желая в новом походе обрести добычу, во много крат лучшую, чем имела прежде, но утратила из-за мировых проходимцев Рима. О богатствах междуречья Инда и Ганги сказывали сказы и пели гимны сокровищам, прославляя изобилие земель неведомых и славных.

Царь вёл полки к верховьям Инда, к реке Гидасп, где, по известиям лазутчиков, находился стан раджи Пора – так именовали здесь царей. Он изготовился к нашествию супостата и только ждал его приближения. Одних боевых слонов было до двух сотен, не считая конниц и колесниц о шести конях, впряжённых цугом. Проворным в торговых делах, а значит, и в искусстве выведывать тайные замыслы, индийцам было известно, что покорить их намерен Рим, въехав в междуречье на плечах полков повелителя Востока, как на спине слона въезжает в коленопреклонённую толпу раджа или махараджа. Однако купцы, торгующие шёлком в покорённой Персии, стали свидетелями одновременной расправы над римлянами, учинённой в условленную ночь, когда люди в хламидах с засапожниками под покровом тьмы входили во временные жилища, а то и во дворцы пропреторов, квестров и менял и исчезали тихо, вытирая ножи. Благо что в македонском войске было довольно тех, кто рад был отомстить, кто соглашался на дело, для воина непотребное – тайное убийство. Боги признавали за честь сразить врага на поле брани, но карали за преступление – резать сонных.

Раджа Пор уже изготовился сразиться с римскими легионами, со стаями волков, вскормлённых молоком волчицы, но, позрев, что на него идут македонцы, восторжествовал. Ещё юным он побывал на Гранике, потом взматеревшим под Иссой и, наконец, под Гавгамелами и знал супостата, как знаются ловцы со львом: кто ловчее, тому и будет шкура.

Стремительный и полноводный Гидасп встал препятствием, словно потрафляя решимости македонской рати: горную весеннюю реку шириною в четыре стадии было не одолеть вброд, тем паче с ходу. А видеть супротивника и ждать при сём, когда