никого не посвящая в смысл. А женитьба на Роксане и свадьба десяти тысяч македонцев на бактрийских, согдианских и массагетских девах и вовсе взбеленила переярков. Они считали, властелин Востока, покоривший Персию, сам обращается собственно в Восток и, вместо того чтобы нести ценности Эллады, проповедует неприемлемые варварские нравы. Агему более всего возмутил указ Александра, запрещающий сношение и прелюбодейство между собой, а также с пленёнными мальчиками. Волчата же, ещё со времён Ликея, к этому пристрастились и не желали избавляться от этих эллинских благородных нравов.

На пытках, под бичами и на крестах все заговорщики признались, что мыслили убить царя Македонии в тот час, когда он, натешившись с Роксаной, заснёт. И указали на тех, кто должен был зарезать молодожёнов на брачном ложе.

Некоторых отроков царь выслушивал сам и вновь отдавал палачам, поскольку даже признания в намерении убить царя его не утешали. Пажей опять укладывали наземь и вздымали на кресты, покуда Александр не услышал то, чего ожидал услышать: перед тем как отослать отрока в царскую агему, Арис воспитывал ученика полному послушанию и каждого вынуждал приносить тайную клятву верности Ликею. Юноши присягали философу в том, что исполнят всякую его волю, каковой бы она ни была, и до конца жизни станут хранить преданность Волчьей школе и своему учителю, куда бы ни привела его судьба и доля.

И царь сему поверил, ибо когда-то точно так же нынешний властелин Востока сам присягнул Аристотелю…

Решением суда, утверждённым коллегией старцев, всех причастных к заговору волчат казнили, как бродячих псов, – забили камнями. А прочих из агемы, кто признался добровольно и отрёкся от прежних клятв послушания Ликею, разослали по конным полкам, под надзор старшин.

Только Каллис был не удостоен смерти, ибо сотворённое им преступление не укладывалось под действие каких-либо законов – ни варварских и ветхих македонских, ни эллинских. И сколько бы старцы ни перебирали примеров и казусов, историограф не подпадал ни под один, ибо его деяние было беспримерным. Он не подлежал ни одному виду казни, даже порвать конями или склонёнными деревьями было несоразмерно и воздало бы честь. Просидев в цепях долгое время, он написал несколько покаянных писем и прошений, взывая к милости.

В цепях и умер.

Он исторгал скверну! Но ни Филота, на агема, ни летописец, корчась на крестах или под бичами, вдыхая смрад своей же горелой плоти, того не ведали, что первопричиной цели была Роксана и её строптивость.

Строптивость же её спасла царя от неминуемой смерти.

Все время, пока были суд да дело, Александр и ногой не ступил в свой дворец, где в окружении прислуги и охраны жила молодая жена Роксана. Прежде чем отойти ко сну, невзирая на ледяную воду, он купался в бурном Оксе, смывал с себя пот, чужую кровь и спал там, где было свычно, – в ковровом походном шатре, подстелив кошму. Ибо, по ветхим обычаям, муж, причастный к дознаниям, пыткам и судебным расправам, не может посещать жену, дабы не омрачать брачное ложе тенью чужих преступлений. Некогда живущие с лова македонцы, любящие более всего на свете купаться, макаться в дон, то есть в воду, и прозванные так за свое пристрастие к чистоте, не имели права после добычи зверя входить в лоно жены. Тень даже животной смерти непременно касалась мужского семени, и была опасность, что дитя явится на свет мертворождённым.

Лишь по истечении месячного срока, в день весеннего равноденствия, царь наконец-то взошёл на седьмой ярус дворца, где была опочивальня жены, и молвил свое слово…

12. Последняя битва на Инде

Ранней весною в Бактрии и Согдиане буйствовала зелень трав. Спускаясь с отрогов гор, она выплёскивалась и в пустыню междуречья, покрывая пески алыми полотнищами тюльпанов. Настало время отправиться в поход к Синему морю, но Александр в своём дворце велел замуровать все окна, зрящие в полунощь, дабы не видеть того света, не вкушать ветров, оттуда прилетающих, не ощущать запахов, чтобы избегнуть даже искуса нарушить слово. Зато открытыми оставались те виды, что открывались на восток, в полудень и на запад, где далеко за землями его империи лежали Эллада и Македония. Они манили к себе, как две жемчужины в подвесках нежных ушей Роксаны, как её височные кольца, прикрывающие спиралями трепетные бьющиеся кровью жилки.

Уставшие от походов полки вкупе со своим полководцем наслаждались благом весны, особенно те, кто был оженён на одной свадьбе и после очищения от скверны остался живым. Они перешли из дырявых шатров в дома отстроенной Александрии и всяк сам по себе начали добывать малое время счастливой, беззаботной жизни. Кто вздумал торговать, кто занялся ловчим промыслом, а кто корчевать в долинах и распахивать земли – кому что было свычнее. В походных кузницах ковали не мечи – орала, гетайры из сёдел и шлей ладили постромки, боевых коней впрягали в скуфские плуги, а в походные котлы собирали воду для полива овощей. Бактрийцы и согдийцы, недавно устрашённые суровым дознанием и казнями, позрев на македонское войско, пришли в недоумение, оторопели и перестали поднимать мятежи. Их непокорные ватаги спустились с гор, и кто разбрёлся по своим селениям, кто и вовсе пошёл на поклон к царю.

Так миновала весна и потянулось долгое жаркое лето. В купальскую ночь, когда все македонцы погрузились в воды Окса, властелин Востока вдруг потерял Роксану. Всё это время он не сходил с седьмого яруса своего дворца и не выпускал жену из опочивальни. Однако праздник и схожий обычай вынудили их наконец-то покинуть поднебесье и обмакнуться в воды бурной реки. И тут, средь бурунов и струй, белопенный образ жены словно растворился в пене! Александр метнулся вниз по течению, полагая, что унесло Роксану, но, сколько бы ни звал, сколько бы ни высматривал её средь блещущей подлунной ряби, жены не позрел. Тем паче в тот праздничный час все берега Окса были озарены купальскими огнями, светло, как днём! Агема, пополненная после казни бактрийскими отроками, прочёсывала реку вверх и вниз, обследовала сушу, расспрашивая всех встречных-поперечных, и, наконец, Клит Чёрный сообщил: царицу видели бегущей в сторону войскового обоза, стоящего на окраине Александрии отдельным станом.

Всё ожидал царь от жены своенравной и всё изведал, что она таила в мыслях и чреве: и что уже его дитя носила под своим сердцем, и что, по обычаю, в пору бремя, ей претили всякое насилие, ложь, ревность и прочие порочные чувства, дабы не изрочить чадо. И всё-таки застал её с засапожником над распростёртой и придавленной ногою к