ещё не сидел, не испытывая ни нужды, ни потребности. Ему по нраву пришлась невеликая опочивальня с огромным ложем, шёлковым балдахином под самым куполом, нежели просторный и холодный зал. Готовясь к приёму, царь воссел на трон и тут обнаружил, что он так высок, что ноги не достают до пола и болтаются в воздухе. А дух витязя диктовал ему непреложное желание – всегда чувствовать под ногами твердь и опираться на неё, в каком бы положении ни находился. Клит Чёрный уловил помыслы друга и, взойдя в казначейскую палату, выбрал из сокровищ золотой стол Дария и его подставил. Убиенный император Персии любил восседать на коврах, обложившись подушками, и потому его трапезный стол был весьма невысок и подошёл как раз, чтобы ощутить опору.

Благодушный Александр выслушал проконсула довольно отвлечённо и долго не мог внять, чего же тот хочет. То ли возвеличить властелина Востока и подвигнуть его взять под управление весь мир, в том числе и гордый, никому не подвластный Рим, то ли, напротив, подчинить ему все завоёванные Александром царства, страны и земли. Неясность замыслов посланника или, вернее, собственная неповоротливость мышления порождалась божественной умиротворённостью духа, в которой царь пребывал. Слушая проконсула, он часто отвлекался, взирая на белую голубицу, что влетала в тронный зал и, садясь на спинку трона, распевно и всласть ворковала, словно в благодарность, что он не изгнал её из гнезда, свитого в шлеме. Тут царь вовсе умилялся и терял суть, излагаемую посланником Рима, кивал ему, с чем-то соглашался и даже давал добро, но как-то невпопад. Однако всё же после приёма у него осталось кисловатое послевкусие, какое бывает от худого вина, что на привалах продают походные маркитанты. Вместо опьянения и шума хмельного в ушах долго потом мучает брожение, пучение чрева и отрыжка.

Так было и здесь: в памяти, как пена в желудке, остались слова проконсула о несовершенстве светской и судебной власти в империи, граничащие с укором. Мол, ты, государь, утратил благородные эллинские нравы, и вся Середина Земли, в том числе и подвластные тебе греки, негодует и возмущается по поводу варварских судов и казней, учинённых над заговорщиками. Мол, одно дело – карать виновных варваров, наказывать туземный дикий люд, и совсем иное – утончённых и просвещённых мужей и отроков. Пороть бичами, пежить калёным железом и вздымать на крестах, как это делают с рабами, бесчеловечно и, согласно римскому праву, подлежит осуждению. А что он, царь, сотворил с летописцем и философом по имени Каллисфен? Без всякого суда и следствия забил в цепи и держал в узилище, покуда тот не умер. Де-мол, ты даже на троне восседаешь, подобно варвару, подставив себе под ноги стол Дария. И это также бесчеловечно – унижать мёртвого супостата, к тому же стол сей настолько искусно украшен золотой вязью и самоцветами, что недостойно наступать на него походным сапогом.

Оказавшись в плену вольготной, беззаботной жизни вместе с молодой женой, Александр и сам уже впал в раскаяние и с сожалением вспоминал, как был неумолим и жесток с заговорщиками и клятвопреступниками. Проконсул подвигал его отречься впредь от подобных практик, а для того чтобы помочь царю надзирать за дознанием, судами и светской властью в сатрапиях и областях необъятных земель империи, вызвался оказать услугу и назначить всюду своих пропреторов и квесторов совсем бесплатно. Мол, сатрапы и управители, в большей мере персы и скуфь, свирепствуют и, покрывая свои действия, вводят в заблуждение императора. А с помощью римских независимых граждан он станет получать самые правдивые вести о состоянии дел. И вот когда властелин Востока исправит эти недочёты и приведёт завоёванные земли в должный порядок, тогда сенат подпишет декрет и объявит Александра Великим понтификом.

В тот благодатный час властелин Востока не узрел в этом ничего зазорного либо противного его воле. Да и облика проконсула не запомнил – показался каким-то безликим, каким кажется изваяние чужого бога. Перед взором осталась лишь его тога с широкой пурпурной каймой, в ушах застрял вкрадчивый голос. Пригляд за сатрапами был царю нужен хотя бы для предотвращения бунтов и мятяжей. Замороченный, он поначалу даже не вник в глубинную суть пространных речей проконсула, от которых уже давно отвык. И не сразу сообразил, что ловкий посланник Рима приставил соглядатаев и указчиков, дабы македонцы жили по римским обычаям.

А в то время весь республиканский Рим виделся Александру, как волчья стая мужающих переярков, ибо первые римляне были вскормлены волчицей и волчьим молоком. Младосущие, они бесконечно свaрились за охоту править, расширяли свои ловчие промыслы и рыскали уже по всему миру, ища себе добычи. Они вкушали и свежую кровь, и падаль, отнимая её у птиц и шакалов, они не брезговали никакой пищей, не имели своих праздников, обычаев, богов, добывая всё это из италийских, этрусских и эллинских земель.

Первым возроптал Клит Чёрный, бывший теперь по правую руку от царя и исполнявший обязанности начальника личной стражи.

– Государь, с каких же пор я утратил твоё доверие? – открыл он рваный рот. – Римский проконсул поучает меня, как управлять агемой и избавлять тебя от напастей! Он или я спас тебя от гибели в битве при Гранике? А кто подсобил тебе избавиться от заговорщиков?

Но Александр тогда ещё не узрел последствий пребывания римлян в империи, кое-как утешил воеводу, но вслед за ним стали бить челом сатрапы чуть ли не всех сатрапий; каждодневно они являлись ко двору, устно и письменно подтверждали одну и ту же жалобу. Римские пропреторы и квесторы стали вникать не только в судебные дела, но и в торговые, поучая, как следует вести торги, какие цены назначать, что покупать и продавать. Следом за сатрапами пошли вельможи меньшего звания, а то и вовсе гетайры, пехотинцы и лучники. Римские купцы, а более всего менялы, хлынувшие в империю, стали скупать и выменивать у ратников добычу за медные монеты. Стали брать золото и серебро за медь с означенным номиналом! Все они уверяли простодушных: мол, в Середине Земли золото и серебро давно не в ходу: теперь и в Македонии по нраву римские литые монеты – квадрансы, семисы, ассы и прочая медь или бронза с указанием унций. И, если вы, вернувшись из похода, явите свою добычу в виде серебра и злата, вас засмеют, не продадут куска хлеба!

И многие из войска, особенно те, кто обзавёлся семьёй, однако же не оставлял надежд когда-нибудь вернуться в родные земли, поддавались хитрым речам римских менял и доставали свои кубышки, горшки и черепки со священной