по лестнице, хватаясь друг за друга, чтобы не потеряться в темноте; я вдруг погрузился в воду и подумал, что это уже конец, что трюм затопило полностью. Но, шумно плескаясь в узком проходе, словно в ванной, где играют развеселившиеся дети, вода вдруг схлынула, и яхта перестала переворачиваться, замерла в естественном положении. Прошло несколько секунд, и все стихло.

Мы с Ириной схватились за руки. Инстинкт заставил нас подняться выше, на последнюю ступень, до которой вода не добралась, и там мы прижались к двери и посмотрели на маленькое круглое окошко. За ним трепетал мутный зеленый свет, и проплывали, словно рыбки в аквариуме, пластиковый стаканчик, красная мыльница, размокший, с разбухшим ватным фильтром окурок… На фоне окошка был заметен темный, неузнаваемый силуэт Ирины. Я провел рукой по ее лицу.

– Всё хорошо, – произнес я. – Яхта легла на грунт. Сейчас будем выбираться наружу.

Глава тридцать седьмая. Поводырь и его девушка

Некоторое время мы сидели неподвижно, вглядываясь в темноту, прислушиваясь к тишине, которую иногда тонким пунктиром прерывал тихий треск вырывающихся наружу пузырьков, и привыкали к новым ощущениям. Они были странными, мгновения растягивались, как жвачка, а каждая минута казалась этапом, наполненным смыслом и значением. Как будто мы положили головы на плаху, и палач уже взмахнул топором, и острое лезвие, блеснув на солнце, понеслось вниз, со свистом рассекая воздух, как вдруг остановилось, замерло над нами, и мы не знали, сколько продлится пауза, и боялись пошевелиться.

– Хватит сидеть, – сказал я и, не выпрямляясь, стал осторожно спускаться по ступенькам, постепенно погружаясь в воду.

– Ты куда? – с тревогой спросила Ирина и схватила меня за плечо.

– Я осмотрю пробоину.

– А ты вернешься?

Она спросила об этом без какой бы то ни было рисовки и игры, совершенно серьезно, не исключая различные ответы. Никогда еще Ирина не вызывала во мне такой мучительной жалости, как сейчас.

– Конечно, вернусь, – ответил я.

– Ты, пожалуйста, обязательно вернись, – попросила она. – А то я без тебя тут сразу сойду с ума.

Я сделал глубокий вздох и, перебирая руками по поручню, опустился вниз. Детали искореженного мотора уже были холодными и такими скользкими, что мне трудно было удержаться за них. Кое-как ухватившись за зубчатое колесо, я протиснулся между острых краев разорванного кожуха, вытянул руку вниз, стараясь дотянуться до краев пробоины, и неожиданно зачерпнул ладонью горсть донного песка. Это вызвало у меня странное чувство. Вроде я ощутил краешек свободы, и жадно, с наслаждением растирал в ладони мелкие камешки; но едва я представил себе морское дно, отделенное от воздуха и солнечного света многометровой толщей воды, как мне стало жутко. Легкие уже судорожно сжимались в груди, требуя вдоха, и я из последних сил потянулся руками ко дну, растопырил пальцы и коснулся рваного, усеянного острыми заусенцами края пробоины. Видимо, при ударе о морское дно вертикальный киль сломался, и пробоина плотно прижалась к грунту, как вантуз к полу. Я не смог даже просунуть ладонь между песчаным дном и днищем яхты.

Я вернулся обратно и долго не мог отдышаться. Ирина держала меня под мышку, будто боялась, что я упаду в воду и утону.

– Ну, как? – спросила она.

Я лишь кивнул головой. Отдышавшись, я снова стал спускаться в воду.

– Ты лучше чаще ныряй, но на меньшее время, – попросила Ирина. – Мне так будет спокойнее.

Я попытался рыть проход под днищем. Одной рукой держался за край пробоины, а другой выгребал из-под нее песок. Это был сизифов труд, так как песок, словно жидкая каша, тотчас затягивал малейшую лазейку под днищем.

Я нырнул в третий раз и попытался подрыть проход с другой стороны пробоины.

Потом я сидел на ступеньке, тяжело и часто дыша, и с моих мокрых волос мне под ноги падали капли, с приглушенным звоном разбивались, чем-то напоминая звуки гитарной струны, если ее перетянуть платком. Ирина снова ни о чем не спрашивала. Она оставляла себе надежду, которой у меня уже не было.

– В фильме про подводников, которые сидят в затонувшей лодке, всё не так, – тихо произнесла она. – Там у них звучит трагическая музыка… А здесь – тишина. И нет перерывов на рекламу колготок или жвачки.

Я хотел обнадежить Ирину и сказать ей, что власти наверняка уже подняли тревогу, и отряды спасателей-подводников спешат нам на помощь. Но для того, чтобы говорить убедительно, надо хотя бы немножечко верить в то, о чем говоришь. А я не верил. Затопленная яхта с полуторастами килограммами пластида стала бы неплохим козырем для Сиченя. Но прежде, чем извлекать ее из воды и приглашать журналистов с фотоаппаратами и видеокамерами, козырь надо соответственно подготовить: погрузить в яхту чернобородые трупы «исламских фундаменталистов» и завернутых в черное «шахидок». Тогда затопленная яхта сыграет свою мрачную роль. А пока ее не побеспокоит и не посетит никто.

– Как ты думаешь, он выжил? – спросила Ирина.

Я не знал, что ей ответить. Яхта затонула очень быстро, в считанные минуты, но Игнат наверняка находился за штурвалом в рубке, а оттуда выпрыгнуть за борт очень просто. Ему с лихвой хватило бы времени даже на то, чтобы спокойно и без суеты надеть спасательный жилет. Не исключено, что он покинул яхту еще до того, как взорвался мотор – ведь Игнат вовсе не собирался погибать, и должен был заблаговременно прыгнуть за борт, чтобы оказаться на безопасном расстоянии от центрального причала.

Но какая, впрочем, разница? Игнат, даже если благополучно выбрался на берег, уже не был так тотально опасен, как за штурвалом яхты. Я сейчас не хотел думать о нем. Слезы мучительной жалости к Ирине застилали мне глаза. Если б она кричала, ругалась, била меня по щекам, обвиняя меня во всем – мне было бы легче. Но эта доверительная покорность, эта безусловная вера в меня растворяла мои чувства в слезах нежности и бесконечной благодарности.

Я порывисто обнял девушку, крепко прижал ее к себе. Боясь шелохнуться, мы долго сидели так и не выпускали друг друга из объятий. Потом Ирина опустила голову мне колени. Наверное, она заснула. И я, не веря в то, что в такой обстановке можно спать, тоже