Фабрика в Дзие была убыточным государственным предприятием по изготовлению атласного шелка. Ее спас от банкротства местный житель по имени Туреайли Хадзи, превратив в аттракцион для тех немногих туристов, кто все же добирается до Хотана. На фабрике можно увидеть, как шелк ткут вручную и окрашивают натуральными красителями. Когда я приехала, три женщины работали на улице: они вымачивали в воде коконы шелкопряда, разматывали нежные волокна и пряли нить.

С десяток мужчин и женщин пряли шелковую ткань на допотопных деревянных прялках с ножным приводом. Нити выравнивали маленькой деревянной зубочисткой. Натуральный шелк очень отличался от тех тканей, которые продавались на рынках по всему Синьцзяню. Большая часть тех шелковых изделий, что я покупала раньше, были на самом деле из синтетики и совсем других цветов, так как использовались химические красители. Настоящий шелк я видела впервые.

Я заинтересовалась, как делают шелк в домашних условиях, и попросила водителя (на языке жестов) отвезти меня домой к кому-нибудь, у кого есть ткацкий станок. Он поспрашивал у местных, и те направили нас в несколько домов. Один оказался заперт. В другом мы обнаружили лишь свежеокрашенную шелковую нить, сваленную в кучу. Третья семья занималась изготовлением натурального шелка на станке. Они пригласили нас зайти и посмотреть.

На обратном пути в Хотан мне пришла в голову мысль: а есть ли в этом городе рынок скота, вроде красочного туристического рынка в Кашгаре? Если есть, то наверняка там нет туристов с фотоаппаратами, пытающихся снять «настоящую жизнь». Взглянув на водителя, я сказала: «Му». Тот заулыбался и замычал в ответ. Желая добиться своего во что бы то ни стало, я принялась мычать, блеять и ржать, пока водитель не щелкнул пальцами, словно говоря: «Понятно», резко развернулся и поехал в другом направлении.

Мы приехали на рынок, как раз когда его участники стали расходиться. Овцеводы загоняли овец рядами в грузовики, тележки, запряженные ослами, лошадьми, – одним словом, во всевозможные транспортные средства. Овцы, которых валили в кучу, прямо как те луковицы, что я видела утром, бурно выражали недовольство. Мне было их жалко, но я подумала и о том, как некоторым людям приходится несладко, как они рискуют жизнью, буквально вываливаясь из переполненных автобусов и набиваясь в душные поезда метро, неспособные пошевелиться в толпе потных пассажиров. На улице мясник подвешивал на металлический крюк труп курдючной овцы. Он срезал курдюк и укрепил его на отдельном крюке; я сняла все это на камеру. Овца была худой, но курдюк состоял из чистого жира.

В «народном парке» я прошла мимо аттракциона с детскими машинками, двигавшимися по кругу под электронные рождественские мелодии. В Синьцзяне эти песенки очень распространены: «Джингл беллс» и «Санта-Клаус едет в город» созывали малышей на карусели и лошадки, которые качались, если опустить монетку. Рождественские песни совершенно утрачивали свое значение в мусульманском регионе, да еще и в коммунистическом государстве!

Я села за столик и заказала два небольших кебаба, несколько ломтиков дыни и утиное яйцо, которое приготовили в скорлупе на открытом окне. Оно было намного больше, чем куриное, с приятным вкусом копченостей. Доев кебаб, я оставила на тарелке кусок курдючного жира. Подошла хорошо одетая женщина с целлофановым пакетом в руке и ткнула пальцем в мой шампур. Я жестами объяснила, что доела; она взяла кусок жира и положила его в пакет, а потом осмотрела другие столики в поисках объедков. Вскоре подошел мужчина и сделал то же самое. Это были не грязные, совершенно приличные люди; никогда бы не подумала, что им нечего есть.

Мухаммед, доктор традиционной медицины, у которого я брала интервью в Кашгаре, посоветовал мне съездить к его учителю Абдумеджиту из Хотана. Поскольку я не знала язык, Мухаммед нашел мне переводчика, который работал в маленькой языковой школе, недавно открывшейся в Хотане.

Переводчик Абдурахман пришел в отель с человеком, который оказался его боссом. Я удивилась, потому что он говорил на таком хорошем английском, какого мне в Китае еще слышать не приходилось. Мало того, он был одним из немногих, кто вообще знал английский в Хотане. Он даже знал выражения вроде «дождь как из ведра» (в Хотане дождь идет крайне редко) и «что посеешь, то и пожнешь» и использовал их очень часто.

Офис Абдумеджита оказался скромнее, чем я предполагала. Я думала, этот врач уже в возрасте и у него солидный кабинет, но ему оказалось около тридцати и он был очень похож на Мухаммеда. Его кабинет располагался в одной из лавочек традиционной медицины на базаре Чонг Кур – огромном комплексе на немощеных улицах, где располагались лавки торговцев тканями и аптеки с растительными средствами. Там, где находился офис Абдурахмана, стояли одни только лавки врачевателей. На примитивных деревянных складных столах были выставлены металлические коробки с различными травами. Внутри вдоль стен высились старомодные желтые шкафчики с маленькими ящичками от пола до потолка, прямо как в старых американских аптеках.

Хотан стоял на краю пустыни Такла-Макан, поэтому все в городе покрывалось пылью. Лекарственные травы на аптекарской улице базара Чонг Кур не были исключением. А люди, кажется, уже привыкли дышать пылью и глотать ее.

В лавку вошел молодой человек, который вел на поводке большую ящерицу. Он надеялся ее продать. В лавке Абдумеджита были представлены высушенные животные, но не в таком количестве, как у врачей в Кашгаре. Доктор взвесил рептилию, осмотрел ее и отказался покупать. Клиенты приходили и уходили, а он тем временем сверялся с толстой «книгой знаний», в обложке из картона.

– В течение двух тысяч лет люди экспериментировали с травами, чтобы выяснить, какие из них эффективны, а затем передавали эти знания из поколения в поколение, – объяснил он. – Накопленный опыт и стал тем учебником, которым мы владеем сейчас… В Коране говорится, что Аллах передал людям медицинские знания через Лукмана Хакима. Этот человек основал врачебную профессию и прекрасно разбирался в лекарственных травах и препаратах. В 1100 году специалисты по уйгурской медицине написали «Книгу медицинских знаний». И в настоящее время врачи продолжают документировать свои открытия, а книга постоянно пополняется по мере того, как они передают свой опыт друг другу… В традиционной уйгурской медицине существует два понятия: «терапевт» и «лекарь». Терапевт разбирается в травах, их действии и знает, как долго хранится сырье. Лекари учатся четырем способам диагностики: во-первых, расспрашивают пациента о самочувствии; во-вторых, определяют состояние здоровья по запаху изо рта и ушей, а также по запаху мочи; в-третьих, прослушивают пульс в разных частях тела (однако девяносто процентов информации узнают через запястье); и в-четвертых, смотрят на ресницы, ногти, конституцию тела и цвет кожи.

Я спросила, диагностируют ли врачи интуитивно, и Абдумеджит ответил:

– Нет. Мы полагаемся на опыт и точную информацию.

Абдумеджит подробно рассказал о своем деле и предложил отвести меня к своему учителю, который заведовал клиникой традиционной уйгурской медицины.