начале жизни школу помню я», датируемого обыкновенно 1830 годом;[576] эта датировка подтверждается и уточняется, если правильно высказанное нам Б. В. Томашевским предположение (представляющееся, как видим, несомненным), что соболезновательная записка Карнильева вызвана смертию дяди поэта, Василия Львовича Пушкина, скончавшегося, как известно, 20-го августа 1830 г., в Москве, где поэт провел время как рае с 14 по 31-е августа и не только присутствовал на погребении своего дяди в Донском Монастыре, но и распоряжался церемонией;[577] относясь к дяде с незлобивой иронией поэт-племянник не мог не ценить его исключительного добродушия и был искренно огорчен смертью старика, к которому определение «лучший из людей», легко может быть применено, особенно если принять во внимание обычное со стороны знакомых преувеличение положительных качеств только что умершего близкого нам человека… Как бы то ни было, однострочная записка эта вводит в широкий круг знакомых Пушкина еще одно лицо, до настоящего времени в этот круг не вводившееся, — что побуждает нас несколько распространиться об авторе записки.

Василий Дмитриевич Карнильев[578] (род 23-го октября 1793, ум. 17-го февраля 1851 г. в Москве)[579] был личность незаурядная и пользовался в Москве, которой принадлежал по преимуществу, большою популярностью. Хорошо и издавна с ним знакомый Погодин в своем некрологе Карнильева писал: «Конечно, многие не только в Москве, но и в разных концах России помнят истинно-Русское хлебосольство В. Д. Корнильева. Он не был литератором, но был другом и приятелем многих литераторов и ученых. Наука и Словесность возбуждали в нем искреннее к себе уважение. Во всяком общественном деле, которое касалось пользы Искусства, Науки, Литературы, он был всегда верным, всегда готовым участником, на которого заранее можно было положиться. Всякий деятельный журнал, всякая замечательная современная Русская книга имели в нем усердного чтеца и покупателя. Хлебосольство был» для него радостию жизни; гости за столом — весельем, украшавшим его семейное счастие. Если же в числе их хозяин угощал у себя профессора, писателя, художника, то казался еще счастливее. Сам всегда скромный и умеренный в суждениях, он оживлялся их беседою и вкушал ее, как умственную пищу. Семейные его качества ценит его семья, которая осталась после него безотрадною…» «Прощай же добрый человек», — писал Погодин в заключение своего некролога: «Мир праху твоему! Благодарим тебя за твою Русскую хлеб-соль, за твой всегда радушный привет гостям, за твою готовность к участию во всяком общественном деле и за твое доброе сердце…»[580] В другом коротеньком некрологе, помещенном в «Московских Ведомостях», автор его, знакомый Карнильева, писал про него: «С сердцем чувствительным соединял он редкое добродушие, снисходительность, примерную кротость и радушное гостеприимство. Ближнему и дальнему в нужде был он всегда готов служить деятельною помощью и усердным советом…, — человек добрый, друг человечества, верный своему призванию»[581].

По словам барона М. А. Корфа, Карнильев был родом Сибиряк;[582] он был родным внуком известного Тобольского 1-й гильдии купца Василия Карнильева, который в марте-апреле 1789 г. завел Типографию в Тобольске, где у него была и бумажная фабрика, изделия которой покупались всеми присутственными местами Тобольского наместничества и на изделиях которой печатались все изданные в свет, в конце XVIII столетия, в Тобольске книги и журналы;[583] так, из первой в Сибири типографии Карнильева вышло первое Сибирское издание — переведенная сосланным в Тобольск П. П. Сумароковым «английская повесть «Училище любви» (1791 г., два издания); в ней же печатался первый Сибирский журнал — «Иртышь, превращающийся в Ипокрену» 1789 г., была отпечатана 12-ти томная «Библиотека ученая и экономическая» (1793–94 г.), «Юридический Словарь» М. Чулкова (1791 г.) и другие книги научно-практического значения;[584] в 1787 г. Василий Карнильев вместе с другим купцом, Федором Кремлевым, пожертвовал 5.000 рублей на заведение Училищного дома в Тобольске, о чем сохранилось известие в журнале «Зеркало Света» (1787 г., ч. VI, стр. 639); в том же 1789 году, когда В. Карнильев завел в Тобольске типографию, он выступил и как автор, напечатав на своем станке отдельными листами два стихотворения, из которых одно посвятил Епископу Тобольскому Варлааму, а другое — архимандриту Соликамскому Иакинфу;[585] стихи написаны были в духе обычных од того времени и не блистали красотами слога, но для автора их (а может быть только Издателя) очень характерны, подчеркивая ту любовь к литературе и просвещению, которая, судя по свидетельству Погодина, была отличительною чертою и В. Д. Карнильева (воспитанника Тобольской гимназии), приведшею его в соприкосновение и с Пушкиным. С последним В. Д. Карнильев был знаком, по-видимому, еще в послелицейский период жизни поэта; по крайней мере в 1820 г. он передавал Погодину о том, как однажды «Н. И. Тургенев, быв у Н. М. Карамзина и говоря о свободе, сказал: «Мы на первой станции к ней» и как «молодой» Пушкин подхватил: «Да, в Черной Грязи»; в свою очередь Погодин, еще не знакомый лично с поэтом, в августе 1821 г. сообщал В. Д. Карнильеву про Пушкина: «Говорят, что Кишеневец печатает новую поэму Пленник. Кстати я слышал от верных людей, что он ускользнул к Грекам»;[586] последний слух был неверен, но любопытно то, что Погодин делился им именно с Карнильевым, дружеское расположение к которому сохранял в течение по крайней мере тридцати лет[587]. В 1869 г. Погодин в письме к князю П. А. Вяземскому вспоминал, как в 1826 г. Карнильев рассказывал ему о чтении Пушкиным «Бориса Годунова» у Вяземских в Москве[588].

В «журнале» племянницы Карнильева Е. И. Капустиной читаем следующий любопытный рассказ, свидетельствующий о хорошем знакомстве Карнильева с Сергеем Львовичем Пушкиным и дающий право предполагать о знакомстве его и с Василием Львовичем, смерть которого послужила поводом для приведенной выше записки Карнильева к поэту: «В самый год смерти поэта Пушкина в 1837 году я была с отцом [И. П. Менделеевым] в Москве, где отцу делали глазную операцию. Мы жили у дяди Дмитрия Васильевича Корнильева, брата моей матери. Он жил на Покровке, в доме князя Трубецкого. Дядя жил хорошо, в прекрасной обстановке, у него было большое знакомство, н я встречала там некоторых литераторов, начиная с старца Дмитриева, — Погодина, Фед. Ник. Глинку, Боратынского, Бороздну. У дяди были назначены по вторникам обеды, довольно парадные, и иногда собиралось довольно много в эти дни. Тут я увидела отца Пушкина, как часто видела и брата поэта Козлова. Первое время, когда Пушкин был еще жив и когда меня познакомили с Сергеем Львовичем, я его спросила, не ждет ли он к себе сына из Петербурга. — «Не думаю, чтоб он скоро приехал», — было