В самом начале 1819 года Сталь был уже в Георгиевске. Но смена командующего линией, конечно, не устраняла причин кабардинских разбоев, и официальные данные первых двух лет командования Сталя восстанавливают перед историком все ту же хронику кровавых приключений, как и при Дельпоццо. Редкий день проходил без какого-нибудь происшествия, между Моздоком и Георгиевском почти прекратились сообщения – так часты были здесь грабежи и хищничества; выйти за околицу деревни на две-три версты значило уже подвергаться опасности встречи с разбойниками. И происшествие следовало за происшествием непрерывной чередой. Нередко партии кабардинцев, пробравшись через Малку ночью, скрывались в потаенных местах и по целым суткам терпеливо выжидали добычу. Однажды подобная партия засела под самой Александровской слободой, и дерзость ее простерлась до того, что она среди белого дня кинулась на жителей, вышедших на полевые работы. Хищники захватили тогда семнадцать лошадей и много имущества и скрылись, не будучи даже преследуемы.

В другой раз два крестьянина из слободы Надеждинской, за Кумой, близ Ставрополя, услышав о появлении в степи диких коз, отправились на охоту – и оба были застрелены из кустов притаившимися кабардинцами.

Большей частью нападения делались так осторожно и скрытно, что на постах узнавали о них иной раз только спустя сутки и больше, иногда совершенно случайно. Понятно, что никакая стража, никакие кордоны не могли оградить границу от подобных мелких прорывов, и если случались со стороны казаков небрежность или неосмотрительность, то не в них все-таки лежали главные причины опасности тяжелой пограничной жизни.

Ужас этих разбоев увеличивался еще тем, что возможность свалить на кабардинцев всякую беду позволяла и не кабардинцам смело и безопасно совершать преступления. В самом пограничном населении могли находиться испорченные и безнравственные элементы, и им открывалась обстоятельствами широкая свобода действий! Тот, кто провинился и должен был ожидать наказания, бежал в Кабарду и уж, конечно, не клал охулки на свою руку, покидая родную землю. Известен, например, случай, относящийся как раз к этим первым годам командования на линии Сталя.

Десять крестьян, принадлежавших отставному майору Ростованову, деревня которого стояла на Куме, в самую рождественскую ночь украли у помещика пять лучших скакунов, захватили по дороге в Павловской станице косяк лошадей, ходивший без должного присмотра, и бежали за Малку. Только на утро разъезд, ходивший из слободы Солдатской, увидел свежие следы конского табуна и поднял тревогу. Есаул Коновалов погнался за беглецами. По следам их он проскакал до самого Баксана, обогнул гору Кыз-Бурун и убедился, что хищники уже прошли Чегемское ущелье и скрылись в горах.

Между казаками и кабардинцами естественно росла и ширилась беспощадная вражда. Положение усложнялось еще тем, что кабардинец, если бы он и хотел, не мог уже избежать враждебных к себе отношений и сам ожесточался, потому что всякий из них, с какими бы мирными намерениями и целями не переступал рубеж, возбуждал подозрения и нередко расплачивался за грехи единоземцев, оставляя после себя длинный ряд обязанных отомстить за него родичей. Так, однажды два мирные кабардинца из аула узденя Кучмазюкина ехали в русских пределах на воловьей арбе, по-видимому исключавшей всякую мысль о намерении их разбойничать. Но они не избегли подозрения. Положим, арбу они могли оставить и отправиться за добычей пешими, что во многих случаях было даже удобнее и выгоднее, но могло быть и противное, и ехали люди просто себе, по своим домашним делам. Случилось, к несчастью, что, переправясь через Малку, они поехали не дорогой, где ездят все, а стали пробираться кустарником. С дневного бекета, стоявшего перед слободой Солдатской, заметили арбу, и два кордонные казака преградили ей путь. На вопрос: “Что за люди?” – испуганные кабардинцы ответили: “казаки!” – и в то же время, соскочив с арбы, юркнули в кусты. Пятидесятник Бугаевский, спрыгнув с седла, бросился за ними и успел схватить одного. Началась борьба, казак и кабардинец упали на землю. Но Бугаевский оказался сильнее кабардинца и, навалившись на него, крепко держал ему руки, чтобы не дать возможности вынуть кинжал. На шум прискакал другой казак. “Стреляй!” – крикнул ему Бугаевский. Казак долго примеривался, наконец выстрелил, и пуля положила кабардинца на месте, а Бугаевскому перебила левую ногу около колена. Не единственный печальный случай тяжких пограничных недоразумений.

Так проходили месяц за месяцем. Но в хронике кавказских бедствий 1820 и 1821 годам в Кабарде суждено было занять особенное видное место. Ермолов, весь поглощенный заботами пока о Чечне и Дагестане, был к тому же вызван в Петербург, где пробыл целый год до осени 1821 года. Сталь, занятый в то время устройством Сунженской линии, получавшей преобладающее значение, не мог принять серьезных мер по отношению к Кабарде, а полумеры не привели бы ни к чему. Да и отсутствие главнокомандующего должно было до некоторой степени стеснять его деятельность, а кабардинские разбои между тем все усиливались и усиливались, принимая характер упорной дерзости и открытого восстания. В это время начинают действовать уже не отдельные искатели приключений и наживы, а нередко целые буйные толпы переходят границу и открыто совершают крупные грабежи, оставаясь безнаказанными.

Так в самые святки 1820 года, часу в десятом вечера, целая сотня кабардинцев подъехала к зимовникам на реке Подкумке, у самой Лысой горы, близ нынешнего Пятигорска, и выгнала из них до двухсот штук рогатого скота. На Верхне-Бамбукском посту услыхали выстрелы, которыми кабардинцы без стеснения вспугнули скот, чтобы скорее скучить его и перегнать за Малку. Пятидесятник Дорофеев с тремя казаками поскакал узнать о причине выстрелов и неожиданно очутился перед сотенной партией. Он не потерялся и, послав своих трех казаков известить соседние посты, остался наблюдать за партией. Но вот кабардинцы уже покончили грабеж и двинулись в обратный путь, а на постах все тихо, нигде нет признака тревоги. Предполагая, что казаки его перебиты, Дорофеев сам пустился к Лысо-горскому посту и наехал на кабардинский пикет; его заметили и дали по нем выстрел. Тогда он бросился вправо и наткнулся на новый пикет, откуда его встретили залпом. Уже мерцал свет. Приглядываясь вдаль, Дорофеев с ужасом увидел, что он попал в середину неприятельских пикетов, стоявших кругом и по Подкумку, и по дороге, и по соседним горам. Тогда, не раздумывая долго, он пустился напролом посреди перекрестных выстрелов, за ним гнались по пятам, но, благодаря доброму скакуну, он таки ушел от погони. Между тем с двух соседних постов собралось двадцать три казака и, под командой хорунжего Пантелеева, погнались за хищниками. На горе, в вершинах Золки, началась перестрелка; кабардинцы разделились на две части – одна гнала скот, другая, большая, прикрывала отступление и отстреливалась на протяжении нескольких верст. Казаки, малочисленные и на утомленных конях, не могли нанести никакого вреда кабардинцам, и те спокойно перебрались в горы.

Месяцем позже, в конце января 1821 года, новое происшествие взволновало население, тем более что оно было в тылу линии.

Крестьяне, выехавшие из Курского леса в Георгиевск с дровами, увидели стоявшие в Горькой балке три воловьи повозки без людей и волов. Догадываясь, что тут дело что-то неладно, они дали знать на пост, стоявший недалеко, в Кошевом ауле. Казаки, выехавшие с поста, нашли возле возов труп крестьянина села Незлобного Егольникова, весь изрубленный шашками. Оказалось, что вместе с Егольниковым выехал из Незлобного также крестьянин Чуносов; куда он девался, никто не знал, оставалось предположить, что он взят в плен. Осматривая дальше Горькую балку, верстах в шести от повозок казаки наткнулись еще на два изрубленные трупа; это были крестьяне селения Государственного Шеин и Зимин. Навели справку и узнали, что с ними выехали из села еще маленький внук Зимина и два мирные кабардинца из аула узденя бек-Мурзы Кошева, ехавшие в табун. Сначала явилось подозрение, не совершили ли это убийство сами мирные, бежавшие затем в Кабарду, но впоследствии оказалось, что и они, и внук Зимина томятся в неволе. Немного дальше казаки нашли еще двоих, убитых ружейными пулями. В них узнали линейных казаков Волжского полка Павловской станицы Маликова и Лопатина, которые накануне выехали верхом в слободу Федоровку; их оружие, кони и седла взяты были хищниками. Очевидно было, что партия, скрывавшаяся в Горькой балке, распоряжалась здесь долго. Между тем, еще в то время, как найден был труп первого крестьянина, разъезд дал знать об этом в Павловскую станицу. Стоявший там резерв, под командой пятидесятника Говоркова, тотчас выслал во все стороны разъезды для открытия сакмы. Целый день рыскали казаки и только уже около полуночи, следовательно через сутки, найдены были конные следы недалеко от Марьевской станицы. Десять казаков тотчас пустились в погоню за хищниками и настигли их неподалеку от поста Беломечетского. Партия, кабардинцев состояла человек из пятнадцати и, вероятно, скрывалась днем где-нибудь в овраге, а ночами пробиралась восвояси; при них было довольно большое стадо волов, не позволявшее им быстрее уйти от погони. Завязалась перестрелка. С поста Беломечетского тоже прискакала команда. Но кабардинцы дрались отчаянно, отстаивая свою добычу, и только при переправе через Малку казакам удалось отбить от них двадцать два вола. Дерзость кабардинцев простерлась до того, что однажды партия их человек в двенадцать в самый полдень, правда, туманный и осенний, верстах в тринадцати от Курского селения, на месте, называемом Сухая Падина, напала на моздокских армян, ехавших, в числе одиннадцати человек, с товарами на федоровскую ярмарку. Из одиннадцати торговцев восемь было убито, один, весь изрубленный шашками, брошен замертво на дороге, а двое взяты хищниками в плен. Кабардинцы, впрочем, их отпустили, в благодарность за то, что те покорно исполняли их приказания и сами вязали в их тюки награбленные товары. Однако же партия отняла у них верховых лошадей, раздела их донага и бросила в степи. Когда хищники скрылись, армяне, захватив с собою раненого, прибежали в Курское село. Жители собрали тела убитых и похоронили их на сельском кладбище. Верстах в пяти-шести от места катастрофы найдены были между тем шесть брошенных армянских арб – пять разбитых и одна целая – с товарами; очевидно, хищникам невозможно было все забрать с собою на вьюки.