Двенадцатого апреля того же года семеро кабардинцев опять напали на трех казаков, ехавших в телеге из Павлодольской станицы за сеном. Один казак, схватив ружье, соскочил с телеги, прицелился – и под одним из хищников лошадь упала убитой. Но выстрел испугал лошадей, бывших в запряжке, они начали бить и бешено унеслись с двумя казаками в телеге. Кабардинцы нанесли оставшемуся семь ран шашками и потом долго гнались за телегой...

Так в вечной тревоге и опасности нападения шла жизнь на границах Кабарды. Дерзко и безнаказанно, ночью и среди белого дня совершали кабардинцы свои наезды, и население было бессильно предохранить себя от них. Случалось, правда, что казаки настигали хищников, но те всегда успевали скрываться в соседних затеречных аулах, носивших имя мирных, но в действительности не менее враждебных и наносивших тем ощутительнейший вред, чем больше безопасности давала им эта внешняя покорность. Особенной известностью в этом отношении пользовался Трамов аул, лежавший верстах в десяти от Константиногорска.

Однажды есаул Савчинин, объезжая посты своей дистанции, узнал о прорыве партии выше поста Осторожного. Савчинин немедленно поехал на пост и приказал на самой переправе заложить секрет из десяти пеших казаков. Это было в ночь с третьего на четвертое мая. Еще не рассвело, как на секрет наехали пять конных кабардинцев, возвращавшихся с русской стороны с заводными лошадьми. Раздались выстрелы. Казачий резерв, с хорунжим Малаховым, тотчас выскочил с поста, но хищники, доскакав до Трамова аула, скрылись. Малахов вернулся назад. Не прошло и получаса, как на тот же секрет наехали еще семь кабардинцев. Казаки вновь кинулись на выстрелы, но и эта партий, отстреливаясь от них на скаку, прошла по направлению к Трамову аулу. Между тем на выстрелы прискакал с Верхне-Кирхильского поста сотник Астахов, и обе команды, пустившись в погоню за хищниками, ворвались в аул и в самых улицах его сбили дротиками трех кабардинцев, остальные скрылись в саклях. Зная, что в предшествовавшем году в ауле свирепствовала чума, Астахов остановил казаков и, выйдя из аула, потребовал от жителей выдачи хищников. Те наотрез отказались. Астахов донес обо всем Ермолову.

Случай этот выходил из ряда обыкновенных происшествий, и Ермолов воспользовался им, чтобы уничтожить Трамов аул, “это гнездо разбоев и вечной чумы”. Ночью войска окружили его и приказали жителям выбираться. Затем аул зажжен был с четырех сторон, имущество разграблено, стада и табуны взяты на удовлетворение жителей Кавказской линии. “На этот раз,– писал Ермолов кабардинцам,– ограничиваюсь этим; на будущее же время не дам никакой пощады уличенным разбойникам: деревни их будут истреблены, имущество взято, жены и дети вырезаны”.

Разоренные трамовцы задумали тогда бежать за Кубань, в Черкесию, чтобы оттуда мстить разбоями в наших границах. “Я надеюсь,– писал, узнав об этом, Ермолов кабардинскому валию,– что вы удержите их от этого бессмысленного поступка, ибо они разбоем не приобретут того, что могу я им доставить, если останутся спокойно жить в Кабарде. Я раз наказал неприязненные их поступки и не один раз могу быть им полезен, если воздержаться от шалостей”.

Из этого письма, как и из приведенного выше отзыва о вражде и дружбе кабардинской в письме к Дельпоццо, ясно, с какой осторожностью относился Ермолов к делам в Кабарде. Серьезные меры по отношению к этой стране были еще впереди, так как постройка крепостей и военные действия в Чечне и Дагестане отвлекали пока все наличные силы и главное внимание Ермолова, и он старался до поры до времени избегать крутой постановки дела, довольствовался мерами паллиативными, которые могли лишь мешать возрастанию разбоев, но не искоренить их.

Действительно, ни наказания казачьей оплошности, ни увещания кабардинских князей, ни грозные кары, как разорение Трамова аула,– ничто не могло успокоить буйный народ, искавший поприща для отличий и грабежа и действовавший часто под влиянием религиозного фанатизма. Естественно, что кабардинские разбои и нападения шли своим обычным чередом.

Даже сам гуманный, мягкий Дельпоццо потерял наконец терпение. Желая избежать справедливых упреков Ермолова в слабости, он раз круто изменил характер своих обычных отношений к кабардинцам, и зная, что одним из лучших вожаков разбойничьих партий считался в то время князь Эдик Айдемиров, решил истребить его во что бы то ни стало. В этом случае он даже не поцеремонился прибегнуть к тайному убийству. Вот как он описывает все дело в донесении Ермолову.

“Злодей сей, быв таковым собою, возбуждал зверство в других и был наиболее опасен. Чтобы уничтожить его, вырвать самый корень кабардинских разбоев, предстояло два средства: или захватить Айдемира живым, или найти случай его истребить. В первом разе он мог бежать в Чечню и только умножил бы свои злодеяния, а так как мошенника всего удобнее поймать на мошенничестве, то я приказал одному расторопному казачьему пятидесятнику (известному за отчаянного конокрада) вызвать Айдемира к себе, будто бы для приема воровских лошадей, и ежели не будет с ним большого числа людей, то истребить их всех. Поручение это исполнено. Айдемир приехал только с одним человеком – и оба были убиты, а тела их брошены в воду. Кабардинцы знают, что он пропал, но не знают каким образом”.

Расчет Дельпоццо был, однако же, ошибочен. Смерть Айдемирова, конечно, не могла повести к умиротворению края: на место одного погибшего явились десятки других отчаянных головорезов – и все осталось по-старому.

Положение дел, во всяком случае, было настолько обострено, что Ермолов решился сам посетить Кабарду. И вот, первого октября 1818 года, он выехал из-под крепости Грозной в станицу Прохладную, куда к этому времени съехались знатнейшие кабардинские князья, уздени и представители мусульманского духовенства. Ермолов явился перед ними без всякой пышности, которой окружали себя его предместники, не исключая старого Ртищева, и кабардинцы с изумлением увидели малочисленный конвой главнокомандующего, состоявший всего из ста восьмидесяти человек пехоты с двумя гарнизонными пушками, запряженными мужичьими лошадьми, и с прислугой “из обветшалых гарнизонных канониров”, тогда как кабардинцев было не меньше шестисот человек. “Я мог сие сделать с намерением,– говорит Ермолов,– чтобы не показать особенного внимания, которым напрасно давно их баловали, но причина настоящая была та, что нельзя было найти более войск праздных”.

Депутаты были встречены суровой речью. Указав на гибель Трамова аула, Ермолов грозил в будущем еще более тяжкими наказаниями.

По дальновидному расчету главнокомандующего старый Дельпоццо должен был наконец уступить свое место другому, более твердому и энергичному начальнику. Он был отправлен губернаторствовать в мирную Астрахань, а на его место вызван из Тифлиса генерал-майор Карл Федорович Сталь – один из последних представителей славной цициановской школы. Одновременно с этим был удален от должности и губернатор Кавказской области, некто Малиновский, причиной чему, впрочем, была самая личность его, с такой беспощадной резкостью очерченная главнокомандующим в письме к государю. “Как человек умный и долговременным упражнением в изворотах весьма искусный,– писал о нем Ермолов,– умел он поступкам своим придавать наружность законную и прекращать все, что могло обнаружить противное. Однако же одна неделя моего пребывания с ним и некоторые требуемые по делам объяснения заставили его просить позволения оставить службу. Сего довольно, чтобы сообщить о нем понятие”. Удалением Малиновского Ермолов воспользовался, чтобы соединить в руках Сталя военную и гражданскую власть и тем устранить в тревожном крае, требовавшем твердого управления, те беспорядки, интриги и несогласия, борьба с которыми так тяжело отозвалась когда-то на судьбе и прямодушного Булгакова, и “храбрейшего из храбрых” Портнягина.