Но обвал все же прекратился, хотя ужас продолжал нас гнать еще метров тридцать. Конструкция каркаса не монолитная, а сегментарная, это помогает оборвать цепную взаимозависимость тянущих друг друга плит. Больше одной секции не снесет, если только не повредить вторую.

Мы остановились, задыхаясь от поднявшейся пыли. Позади нас плотная стена влажной черной земли от пола до потолка наполняла коридоры приторным тошнотворным ароматом плесени, компоста, гнилого мха. Так пахнет в гробу у мертвеца, подумалось мне.

Вторая мысль, посетившая мой чуткий на обвалы мозг, была еще более удручающей: путь назад оторван.

Теперь выбраться из Зоны Браво можно только через главные ворота, где Ляха с Буддистом сеют ненависть к Падальщикам.

14 января 2072 года. 08:15

Буддист

Грохот перестрелки нарастал, сирена выла все громче, хотя, наверное, это просто так казалось из-за возрастающего напряжения барабанных перепонок. Они затвердели, точно скорлупки грецких орехов, и пропускали все меньше мелких звуков и акустических деталей, объединив монотонный треск автоматов и ор людей в один раскатистый гул, пронзающий до мозга костей.

Один за другим солдаты исчезали из моего прицела волей выпущенных из Фамаса пуль. Конечно, воля эта рождалась в живом мозге – в моем, очередной раз окончательно разрешая извечную дилемму: кто убивает, автомат или человек?

Пятнадцать минут с начала битвы.

Ноль жертв на моем счету. Если бы я захотел, мой автомат убил бы.

Хорошо бы сохранить этот счет до конца, мне претит сеять смерть среди собратьев. Они оказались на противоположной мне стороне по глупости, узколобости. Они неведомы любопытством, желая жить по приказу, уверенные в том, что так жить будет легче. Или правильнее.

Отдать свою жизнь воле человека означает вынести самому себе смертный приговор. Потому что рано или поздно твоей жизнью воспользуются, имея на то право, ведь ты сам вручил ее в руки чужого. В руки Генерала, например.

Все как в той же самой дилемме: кто убивает, приказ или человек? Приказ издает человек, а он подвластен страстям и амбициям, нельзя положиться на здравость его ума, изъедаемого временем. Вскоре и не заметишь, как приказы его будут все чаще подставлять твою грудь под пули врагов, заставляя верить в неизбежность жертвы для достижения цели. Твоей жертвы.

Осталось совсем немного. Как только Калеб приставит дуло к виску Генерала, все закончится, и до тех пор мне надо из-за всех сил постараться оставить в живых как можно больше заблудших братьев и сестер.

Они невиновны в том, что защищают лжеца. Они жертвы грамотного обмана и эффективной пропаганды Генералитета, который говорит о том, что мир снаружи ядовит. Но это неправда. Я был в том мире. Я живу в нем почти треть календарного года. И со всем его кровавым ужасом и коварными опасностями я хочу дать ему шанс. Я хочу, чтобы эти слепцы увидели красоты природы наверху, которая вылечилась от раковой опухоли – человечества – и теперь бьет ключами жизни отовсюду: из земли, из лесов, из воздуха и водоемов. Это не передать словами, как не передать словами ужас скотобойни из прошлого. Пока не увидишь собственными глазами, не проникнешься тем местом. Они просто не представляют, что их ждет за дверями, они не впадали в эйфорию от избытка красок и чистейшего кислорода в легких, они не покидали свой подземный ад, чтобы оглянуться на него и понять, что живут в аду.

Жизнь прекрасна. Жизнь стоит того, чтобы бороться за нее. Жизнь стоит того, чтобы убить ради нее.

– Левый фланг, вашу мать! Левый! – кричал Легавый в ухе.

Отряд Бесов контролировал обстановку слева, Бодхи – справа. Мы медленно продвигались от одной захваченной баррикады до следующей, в то время как отряды Крайслера наращивали численность. Радары и датчики Фелин безустанно трудились в самом пекле, донося до нас разнообразную информацию, рисуя графики, отдавая команды.

«197 вражеских единиц», – мигало сообщение посередине дисплея, как сигнал тревоги, что означало критическое наращивание сил противников по всему полю битвы.

«БРЕШЬ…агент Маугли…позиция семь», – Падальщиков каждые полминуты выбивало из строя силой пуль. Они стонали от боли, а бесстрастная Фелин активировала соседних к ним солдат, чтобы те усиливали обстрел, пока Маугли из Бесов боролся с острой болью от врезавшейся в броню пули.

– Маугли, хорош извиваться на полу! Живо в строй! – орал Лосяш – второй сержант Ляжки.

Смуглый худосочный паренек стиснул зубы и завыл, по-мужски превозмогая боль еще большим выбросом адреналина в кровь, а потом встал на колено, схватил винтовку и снова прятался за баррикадами, посылая смертельную месть на маленьких свинцовых убийцах точно в тех бойцов, что заставили его реветь от боли.

Но даже если Падальщик был менее удачливым, Фелин не обзаводилась душой и состраданием, по-прежнему сухо констатируя прискорбный факт своим равнодушным беззвучным голосом:

«БРЕШЬ…агент Морозко… позиция двенадцать…пульса нет…высчитываю новую схему».

И тогда нам приходилось смещаться так, чтобы заткнуть образовавшуюся в обороне дыру, даже не отвлекаясь на погибшего собрата, лежащего рядом с нами – теми, которым свезло больше.

Мы ползали между баррикадами, припав к полу, пули свистели в воздухе, рикошетили о стальные корпуса заграждений либо впивались в набитые холщовые мешки, которые тут же изрыгали из себя килограммы песка и пыли, взвинчивающейся резко вверх от постоянного движения вокруг. В условиях ограниченного пространства со слабой вентиляционной системой частички бетона и песка витали в воздухе под самым потолком, создавая раздражающую носоглотку желтоватую дымку по всему холлу.

«ВНИМАНИЕ: критическое скопление противника…высчитываю агентов…Лосяш, Ляжка: разбить группу…смотри индикатор», – красной стрелкой Фелин указывала точно на отряд противников, который необходимо прочесать, чтобы снизить риски массовой атаки по одному флангу.

– Лосяш! Запускай гранату! – крикнула Ляжка.

Мы всегда слушаем Фелин, ее платформа старше нас на полвека, над ней работает уже второе поколение ученых, она как сокровищница знаний для нас. Своеобразная военная Александрийская библиотека.

Сообщения Фелин сменялись одно другим каждые десять секунд. Наверное, последний раз, когда Фелин работала в столь интенсивном режиме, был лет сорок назад – во времена становления Желявы, когда Падальщики каждую миссию совершали как подвиг. Тогда деревня, на которую мы набрели три недели назад, обнаруживалась Падальщиками каждую вылазку наружу. Это сегодня мы стараемся бесшумно перемещаться по лесам, изредка натыкаясь на группы из трех-пяти зараженных, Фелин спит на каждом задании. И если бы она была человеком, то сейчас разминала бы застывшие старческие кости и онемевшие от солей мышцы.

Вот, что такое ад: ежедневно повторяющаяся деревня, пронизанная истошными воплями умирающих в агонии людей, которых раздирают на части. Людей невиновных в том, кем стало население Земли. Людей, не несущих ответственность за смерть семи миллиардов человек. Людей, просто живущих на том дано, что оставило после себя грешное человечество, упокоившееся в прахе цивилизации, как будто ее и не было вовсе.