— Где мы находимся? — вдруг спросила она.

— Недалеко от Уорксопа.

— А куда едем?

— Куда хочешь.

Такой ответ понравился Урсуле.

Раскрыв ладонь, она разглядывала кольца. Глядя, как на ладошке уютно устроились три колечка с драгоценными каменьями, она испытывала огромное удовольствие. Нет, все-таки надо их примерить. Потихоньку, втайне от Беркина, чтобы он не знал, что ее пальцы крупноваты для этих колец. Она попробовала их надеть — одно за другим. Однако от него это не укрылось. Он всегда все видел, хотела она этого или нет. Еще одна отвратительная черта его недоверчивой натуры.

Только тонкое колечко с опалом легко наделось на безымянный палец. Урсула была суеверна. Дурных знаков и так хватало, и потому ей не хотелось принимать от Беркина именно это кольцо как символ их союза.

— Взгляни, — сказала она, показывая ему кольцо на сжатой в кулак руке. — Остальные не подходят.

Беркин взглянул на камень, горящий ровным алым пламенем на нежной коже.

— Красиво, — отметил он.

— Но ведь опал не приносит удачи, — с сожалением сказала Урсула.

— Именно это мне и нравится в нем. Удача — это вульгарно. Кто знает, что она принесет. Меня это не устраивает.

— Но почему? — рассмеялась Урсула.

Охваченная желанием видеть, как будут смотреться на ее руке остальные кольца, она примерила их на мизинец.

— Кольца можно растянуть, — успокоил ее Беркин.

— Да, — с некоторым сомнением согласилась Урсула и вздохнула, — ведь принимая кольца, она тем самым брала на себя определенные обязательства. Но с судьбой не поспоришь. Она вновь взглянула на драгоценности. Они казались ей прекрасными — не из-за изумительной выделки или ценности, нет — она воспринимала их как крошечные сколки самой красоты.

— Мне приятно, что ты их купил, — сказала она, с некоторой неохотой, но нежно кладя руку на плечо мужчины.

Он слабо улыбнулся. Ему хотелось быть с ней. Но в глубине души таились раздражение и равнодушие. Он знал, что она по-настоящему им увлечена. Но это было не так интересно. Существуют такие глубины страсти, когда исчезает личность, заинтересованность, сами чувства. Урсула же находилась еще на эмоциональном уровне — отвратительно эгоистичном. Он принял ее всю — как никогда не принимал себя. Принял до самых глубин, полных мрака и стыда, — подобно демону, он смеялся над ключом мистической развращенности — одним из источников ее существа, смеялся, пожимал плечами и принимал, полностью принимал. А она, когда она сможет преодолеть себя и принять его целиком — до гробовой доски?

Урсула была совершенно счастлива. Автомобиль летел вперед, день был туманный и теплый. Урсула оживленно болтала, анализировала людей и мотивы их поступков — Гудрун, Джеральда. Беркин односложно отвечал. Его теперь гораздо меньше интересовали характеры и люди — люди были разные, но, по его словам, в наши дни они подверглись определенным ограничениям; остались, может быть, только две — или около того — великие идеи, сохранялись только два великих потока деятельности, переживавшие время от времени различные противодействия. Во главе реакций стояли другие люди, но и они следовали великим законам, так что по сути разницы не было. Люди действовали и противодействовали, непроизвольно подчиняясь нескольким великим законам, а так как эти законы были известны, сами люди не представляли никакого мистического интереса. Все они в сущности были похожи — вариации на одну тему. Никто из них не выходил за пределы начерченного круга.

Урсула не соглашалась с таким выводом: люди все еще занимали ее воображение, но, возможно, не в той степени, в какой она пыталась себя убедить. В ее интересе было нечто механическое. Он носил скорее разрушительный характер: ее анализ был просто убийственный. В подсознании ей было наплевать на людей и их особенности — даже не хотелось ничего разрушать. Похоже, на мгновение эта зона приоткрылась — Урсула замолчала и повернулась к Беркину.

— Будет чудесно вернуться домой в сумерки, выпить в неурочное время чаю, совместить его с ужином, правда? Ты согласен?

— Я приглашен на ужин в Шортлендз, — ответил он.

— Разве это так важно? Пойдешь туда завтра…

— Там будет Гермиона, — в его голосе сквозило смущение. — Она через два дня уезжает. Нужно попрощаться. Мы больше не увидимся.

Урсула отодвинулась, замкнувшись в угрюмом молчании. Беркин насупил брови, глаза его вспыхнули гневом.

— Надеюсь, ты не против? — раздраженно спросил он.

— Да нет. Мне все равно. Почему я должна быть против? — Голос ее звучал насмешливо и резко.

— Вот и я о том же. С какой стати тебе возражать? Но тебе, похоже, это не нравится. — Беркин был в ярости, о чем говорили гневно сведенные брови.

— Уверяю тебя, ты ошибаешься. Мне действительно все равно. Иди туда — там твое место. Именно этого я хочу.

— Боже, ну и дурочка! — воскликнул он. — Как можешь ты говорить «иди туда, там твое место»? Между мною и Гермионой все кончено. Если уж на то пошло, ты думаешь о ней гораздо больше, чем я. Ведь ты демонстративно не принимаешь ее, а находиться к ней в оппозиции — это быть ее двойником.

— Ах, двойником! — вскричала Урсула. — Я знаю твои уловки. Игрой слов меня не обмануть. Ты принадлежишь Гермионе, ты участник ее фальшивого спектакля. Впрочем, это твое дело. Я тебя не виню. Но тогда оставь меня в покое.

Вспыхнув, он на грани нервного срыва остановил автомобиль, и они стали выяснять отношения прямо на проселочной дороге. Ни Урсула, ни Беркин не видели смешной стороны ситуации — ведь наступил решающий момент в их противостоянии.

— Если б ты не была такой дурой, если б не была, — кричал он в полном отчаянии, — то поняла бы, что можно остаться порядочным человеком, даже наделав много ошибок. Да, было ошибкой связать свою жизнь на несколько лет с Гермионой — ничего хорошего из этого не могло выйти. Но, в конце концов, надо же иметь хоть чуточку порядочности. Нет же, ты рвешь мне душу ревностью при одном только упоминании имени Гермионы.

— Я ревную?! Я ревную?! Ты ошибаешься, если так думаешь. Гермиона ничего для меня не значит — я совсем не ревную к ней, вот уж нет! — Урсула щелкнула пальцами. — А вот ты лжец. Тебе надо постоянно возвращаться к старой привязанности — как собаке к ее блевотине. Я ненавижу то, что несет с собой Гермиона, — ложь, фальшь, смерть. Но ты не можешь без этого обойтись и ничего поделать с собой не можешь. Этот старый мертвый образ жизни — твой, ну и живи так. Тогда не приходи ко мне: я не хочу иметь с этим ничего общего.

В состоянии сильного душевного смятения Урсула вышла из автомобиля и направилась к живой изгороди, машинально срывая розовые ягоды бересклета, они лопались в ее руках, обнажая оранжевые семена.

— Какая же ты дура! — В его голосе, помимо горечи, слышалась и нотка презрения.

— Да. Я дура. И благодарна Богу за это. Слишком большая дура, чтобы постичь глубину твоего интеллекта. Слава Богу! Иди к своим женщинам, иди к ним, они из твоего круга; за тобой всегда тянется хвост из таких женщин, так будет и впредь. Иди к своим духовным невестам, только оставь в покое меня, хватит, спасибо. Ты не удовлетворен, так ведь? Твои духовные невесты не дают того, что тебе нужно, — в них мало простоты и плоти. Поэтому ты приходишь ко мне, но их продолжаешь держать на заднем плане. Ты женишься на мне, потому что тебе нужна женщина для повседневной жизни. Но ты не оставишь и духовных невест, которые будут ждать своего часа. Я разгадала твой грязный замысел. — Гнев все сильнее распалял Урсулу, и она в ярости топнула ногой. Беркин вздрогнул, ему показалось, что она его ударит. — А я… недостаточно интеллектуальна, во мне нет одухотворенности Гермионы! — Урсула сдвинула брови, глаза ее метали искры. — Тогда иди к ней, вот все, что я могу тебе сказать, иди к ней, иди. Она духовная, ха-ха, духовная, как же! Грязная материалистка — вот кто она. Духовная женщина? Да что ей дорого, в чем ее духовность? В чем? — Казалось, ее ярость ярким пламенем опалила ему лицо. Он сжался. — Говорю тебе, все это мерзость, мерзость, одна только грязь. И ты хочешь грязи, ты страстно ее желаешь. Духовная! Что в ней духовного? — властность, тщеславие, грубый материализм? Она не лучше торговки рыбой, такая же материалистка. Все так отвратительно. Чего она добивается своим общественным энтузиазмом, как ты это называешь? Общественный энтузиазм — разве он у нее есть? — покажи! — где он? Да ей хочется пусть небольшой, но немедленной власти, ей нужна иллюзия, что она великая женщина, вот и все. В душе она не верит ни в Бога, ни в черта, совершенно заурядная особа. Такая она на самом деле. А все остальное — притворство, но ведь тебе это нравится. Фальшивая духовность — как раз по тебе. А почему? Потому что под ней грязь. Думаешь, я ничего не знаю о твоей порочной сексуальной жизни… или ее? Очень даже знаю. Именно порок тебя и привлекает, лжец! Ну и предавайся ему. Какой же ты лжец!