По воспоминаниям родителей, в доме для престарелых Честер казался куда спокойнее и сдержаннее – отец подозревает, что свою роль сыграли щедрые дозы назначаемого там валиума. Возможно, бензодиазепинам наконец удалось укротить его тревожность. А может, помогло освобождение от груза обязанностей.

Копаясь в психопатологиях прадеда и находя в них сильное сходство со своими, я, как склонный к мнительности ипохондрик, разумеется, забеспокоился, не заставит ли и меня эта отягощенная наследственность в скором будущем свернуться дрожащим, рыдающим комком на кровати?

Доктор В. на это отвечает: «Вы же знаете, я не приверженец генетического детерминизма».

Я привожу выдержки из последних исследований, указывающих на сильный наследственный фактор тревожных расстройств и депрессии.

«Положим. Но все-таки вас с прадедом разделяют три поколения, – возражает доктор. – У вас лишь крохотная часть его генов».

Резонно. И потом, взаимодействие генов и среды носит достаточно сложный характер. «[Генетически] наследуемая реакция на потенциальную опасность может быть и благом, и проклятием, – говорит Дэниел Вайнбергер, руководитель одного из первых исследований гена SERT. – Она может вызвать у нас тревожное расстройство, а может снабдить положительным адаптивным механизмом, например повышенной настороженностью. Нужно помнить, что тревожность – это сложное и многомерное свойство человеческого существования, не поддающееся прогнозам по какой бы то ни было форме отдельного гена».

Мы с доктором В. обсуждаем растущие, судя по последним научным конференциям, надежды специалистов на психологическую устойчивость и «принятие себя» как на защиту от тревожности и депрессии – немало передовых исследований и методик лечения отводят ключевую роль именно формированию устойчивости.

«Да! – говорит доктор В. – Нужно вырабатывать у вас устойчивость».

Когда я делюсь вычитанным о гене, кодирующем транспортер серотонина, и о большей склонности обладателей определенных генотипов к тревожности, унынию и психологической неустойчивости, доктор В. напоминает, как ему не нравится современный перекос в генетику и нейробиологию при лечении психических заболеваний, поскольку таким образом укрепляется представление о незыблемости и неизменности сознания, хотя на самом деле оно меняется в течение жизни.

«Знаю», – говорю я. Я читал о последних открытиях в области нейропластичности – способности человеческого мозга до старости формировать новые нейронные связи. Я понимаю важность психологической устойчивости в борьбе с тревожностью. Но как мне выработать это качество?

«Вы и сейчас куда устойчивее, чем думаете», – говорит доктор В.

Философское исследование в рамках нескольких направлений социологии, политики, благотворительности, истории, образования не достигнет научной точности и полноты без учета хотя бы некоторых аспектов проблемы американского невроза.

Джордж Миллер Бирд. Американский невроз (American Nevrousness, 1881)

В апреле 1869 г. молодой нью-йоркский врач Джордж Миллер Бирд в статье для Boston Medical and Surgical Journal вывел термин для нового и, по его мнению, специфически американского заболевания, обнаруженного у 30 его пациентов. Заболевание это он назвал неврастенией – от греческого neuro («нерв») и astheneia («слабость»). Бирд доказывал, что неврастения (иногда он использовал синоним – «нервное истощение») поражает преимущественно амбициозных, социально мобильных представителей городского среднего и высшего класса, особенно «работников умственного труда почти в каждой семье северных и восточных штатов»{338}, нервная система которых не выдерживает стремительных темпов американской модернизации. К страдающим неврастенией Бирд относил и себя, но считал, что преодолел ее в 20 с небольшим.

Бирд родился в 1839 г. в небольшом коннектикутском селении в семье священника конгрегационалистской церкви. Дед его был врачом. После подготовительной школы при Академии Филлипса в Андовере (штат Массачусетс) он поступил в Йель, где у него проявился целый букет нервных симптомов, которые будут донимать его в течение следующих шести лет и которые Бирд затем будет наблюдать у пациентов, – звон в ушах, колотье в боку, диспепсия, нервозность, смертельные страхи и «нехватка жизненных сил». По оценке самого Бирда, тревожность проистекала из дилеммы, связанной с выбором карьеры, хотя имеются также свидетельства, что его мучила недостаточная приверженность религии. (Двое старших братьев Бирда пошли по стопам отца и стали священниками; Бирд в дневнике корит себя за равнодушие к духовным вопросам.) Стоило ему, однако, сделать выбор в пользу врачебной профессии, как сомнения рассеялись и тревожность исчезла. В 1862 г. он поступил на медицинский факультет Йеля с намерением избавлять других от терзаний, когда-то донимавших его самого.

Опубликованный незадолго до того труд Дарвина о естественном отборе привел Бирда к убеждению, что культурная и технологическая эволюция обогнала эволюцию биологическую и подвергает человека огромному стрессу, особенно представителей деловых и интеллектуальных слоев, где сильна борьба за статус и давят растущие требования капиталистического общества. Несмотря на улучшение материального благосостояния благодаря технологическому развитию и экономическому росту, гнет рыночной конкуренции, а также неуверенность, росшая по мере того, как привычные ценности рушились под натиском современности и индустриализации, вызывали огромный эмоциональный стресс, истощавший «нервную силу» американского трудового народа и приводивший к острой тревожности и нервному расстройству. «В прежние времена человек шел по стопам отца, поколение за поколением, почти не имея возможности, а значит, и не теша себя мыслью повысить свой социальный статус, – писал в 1893 г. коллега Бирда А. Рокуэлл в New York Medical Journal{339}. – Теперь же, напротив, человеку не дает покоя возможность подняться выше, и жизнь превращается в гонку, суету и волнение. Таким образом, очевидно, что основная причина неврастении в нашей стране – сама цивилизация и все ее атрибуты – железные дороги, телеграф, телефон, периодическая печать, мириадами способов усиливающие бурление мысли и беспокойство»[193].

Бирд считал, что постоянные перемены в сочетании с бесконечной погоней за достижениями, деньгами и статусом, характеризующей американский образ жизни, неумолимо расшатывают нервы[194]. «Американский невроз – продукт американской цивилизации, – писал он{340}. – Соединенные Штаты изобрели нервозность как культурную характеристику. Величие древнегреческой цивилизации не вызывает сомнений, однако невроза у греков не было, и в греческом языке для него нет названия»[195]{341}. Древние цивилизации не ведали невроза, утверждал Бирд, поскольку у них не имелось паровых двигателей, периодической печати, телеграфа, точных наук и не предполагалась умственная деятельность женщин: «Когда на страну обрушивается цивилизация плюс эти пять факторов, тут-то и возникает нервозность со всеми неврозами»{342}. Кроме того, Бирд доказывал, что неврастения поражает лишь самые «передовые» нации (прежде всего англосаксонские) и религии: «ни одна из католических стран чрезмерной нервозностью не отличается». (На первый взгляд, сомнительное утверждение, никакими данными не подкрепленное. Однако статистика тревожности в современной – преимущественно католической – Мексике куда ниже, чем в Соединенных Штатах. По данным исследования, проведенного в 2002 г. Всемирной организацией здравоохранения, у американцев вероятность развития генерализованного тревожного расстройства в четыре раза выше, чем у мексиканцев, при этом, согласно другим исследованиям, мексиканцы оправляются от панических атак вдвое быстрее американцев. Интересно, что у мексиканцев, иммигрировавших в Соединенные Штаты, уровень тревожности и депрессии резко возрастает.)