Пока едем до следующего поселения, в котором нас дожидается религиозный фанатик Дима, он очередной раз пытается рассказать мне про то, как все подряд пользуются его бескорыстием, платят за это чёрной неблагодарностью, а он по широте души не может позволить себе отплатить обидчикам той же монетой. Однако сегодня посмеиваться над простодушным Ициком мне не хочется, и я лишь изредка поглядываю на его желтоватое лягушачье лицо, подслеповатые глазки и лысый череп с зачёсанными от уха к уху остатками былой буйной растительности.

– Понимаешь, дорогой, – сам себя заводит он, – они думают, что если я грузин, то арифметику не знаю. Денег у меня куры не клюют, да? То в одном месте два часа не доплатят, то в другом… А мне, может, уже давно пора подойти к этому Меиру и сказать прямо в глаза, что он последний шакал, и мама его родила от шакала! Какую я зарплату получил в прошлом месяце, хочешь скажу?

– Не хочу, – отмахиваюсь я.

– Нет, скажу! Жалкие копейки! Я всем вокруг должен, и если подхожу к человеку сразу после зарплаты и говорю, что в этом месяце долг вернуть не смогу, то что он обо мне подумает?! – Ицик печально взмахивает худыми руками и трясёт головой. – Не говори, я знаю, что он подумает!

– Между прочим, – замечаю я, – ты и мне должен. И уже два месяца. Но пока с извинениями ни разу не подходил.

– Вот и я про то! – почти радуется Ицик моему напоминанию. – Я тебе отдам, обязательно отдам… Но только как? Хлеба я себе купить должен? Должен. Больной маме на расходы дать что-нибудь должен? Должен. А цветы любимой женщине?!

Несмотря на свои сорок лет, Ицик холост и никогда женат не был. Но он ухаживает за цветочницей из магазина по соседству с его домом. В любви он настоящий романтик и Дон-Кихот, потому что не обращает никакого внимания на то, что женщина давно замужем, имеет детей и на вздыхания бедного рыцаря никак не реагирует. Причина, по которой она его не отшивает, проста и банальна. Цветы, которые Ицик регулярно дарит возлюбленной, заказываются в её же магазине, но заказ не забирается, потому что изготовитель и получатель – в одном флаконе. Цветочнице от этого чистая выгода, и в день заказа она приветлива и доброжелательна к своему рыцарю. В остальные дни холодна и неприступна, а несчастный воздыхатель, вопреки сложившемуся стереотипу прилипчивого и напористого грузина, предельно застенчив, скромен и постоянно краснеет, как невинная девушка.

– Мамой клянусь, – горячится он, – ещё пару раз мне заплатят такую зарплату, я подойду к шефу и скажу ему прямо в глаза: я тебе не таиландский рабочий, ищи другого ишака! Брошу пистолет на стол – забирай, скажу, свою пукалку, а я тебя больше знать не знаю!..

Ну, вот, наконец, и поселение, в котором нас дожидается фанатик Дима. Честно признаться, причитания Швили мне уже изрядно надоели. Заберу Диму, пускай беседуют друг с другом, а меня оставят в покое. Хотя в присутствии Димы Ицик всегда тушуется, ведь Дима и сам большой охотник поговорить, стоит только затронуть его больную тему – религию. Швили, как человеку абсолютно светскому, участвовать в клерикальных диспутах не с руки, да и… боязно.

Дима ждёт нас у ворот рядом с будкой, в которой сидит юная девочка-солдатка с автоматом. Но к ней он не подходит – «сан» не позволяет. Даже если бы я и не был знаком с ним, сразу выделил бы его из толпы. Классический тип средневекового фанатика-инквизитора. Этакий непреклонный Торквемада. Лысый череп, заострённые черты лица, хищный клюв вместо носа, презрительно опущенные уголки рта и глаза, скрытые тёмными стёклами очков в металлической оправе. На абсолютно безволосой впалой груди тонкая золотая цепочка с медным православным крестиком.

Слегка поддеть его никогда не упускаю случая, даже когда нет настроения. Может быть, из-за того, что он всегда предельно серьёзен, а чувство юмора у него, кажется, отсутствует напрочь.

– Слава спасителю, – говорю ему, – теперь все в сборе.

– Не надо бросаться такими словами, – принимает он мой вызов. – Со спасителем лучше общаться осторожно и не поминать его всуе.

– Насколько помню, всуе не поминают лишь чёрта, – не унимаюсь я. – А спаситель – как на него выйти, если хочешь пообщаться с ним напрямую? Просвятил бы нас, тёмных.

– Никаких особых правил общения нет, – охотно откликается Дима. – Нужно только верить в него всей душой и быть искренним. И тогда он откликнется…

Краем глаза замечаю, как у Швили голова начинает непроизвольно клониться, очи слипаются, и весь он обмякает. Если к нему некоторое время не обращаться, он сразу вырубается. Ничего не скажешь, профессиональный охранник, который может находиться только в одном из двух агрегатных состояний – или он зоркий сокол, или сонный филин. Промежуточного состояния нет.

– Димыч, – продолжаю миролюбиво, – объясни одну вещь, а то я всё никак не могу понять. Хоть это и не моего ума дело, но скажи: ведь ты еврей?

– В стопятидесятом поколении.

– Ну, и как ты, еврей, стал христианином? По-моему, уж лучше быть атеистом, только не изменять вере отцов.

– Это дело сугубо индивидуальное, личное. – Дима откидывается на спинку кресла и сверлит меня оттуда подозрительным взглядом. – Каждый приходит к вере самостоятельно, и не нужно ему никаких указчиков. Человек сам определяется в том, что ему ближе.

– И как ты пришёл к своей вере?

– Длинная история. Как-нибудь расскажу, но не сегодня.

– Почему?

– Настроения нет.

– Значит, не хочешь нас на путь истинный наставлять? Гореть нашим душам в геенне огненной… А что, интересно, по этому поводу в Библии написано?

– Сам почитай! Там есть ответы на все вопросы… Но пока в сердце у тебя не будет веры в спасителя, никакое чтение тебе не поможет.

– Вот тебе и раз! – хохочу уже откровенно. – Значит, читать нельзя, пока веры нет, а где же её взять, если ничего не читать? Замкнутый круг!

– Напрасно иронизируешь, – слегка надувается Дима. – Думаешь, подловил меня? Глупости!.. Если помнишь, были когда-то фарисеи, которые только и делали, что читали и читали священное писание, а толку от их чтения никакого не было. Лишь вред, потому что народу мозги пудрили своей учёностью. Но пришёл спаситель и выгнал их из Храма…

– …чтобы не отвлекали своей учёностью от истинной веры? – подхватываю сразу же. – А какая она, истинная вера? Кто за столько веков сумел в этом разобраться?.. И потом, чтобы верить, нужно всё-таки знать, во что веришь. А если всё отрицать и прогонять от себя тех, кто преуспел лишь в книжных премудростях, как тогда быть? Куда податься бедному самаритянину?

Минуту Дима раздумывает, видимо, решая, стоит ли продолжать со мной эти бесполезные словопрения, потом христианское всепрощение всё-таки уступает раздражению, и он, стиснув зубы, говорит:

– Останемся каждый при своём мнении. Не хочешь поверить в спасителя, не верь, но знай, что он всегда открыт для тебя. Будь ты самый большой грешник на земле, он всё равно придёт к тебе в трудную минуту на помощь. И тогда ты по-настоящему поверишь в него… Всё, закрыли тему.