Он положил голову на подушку и осторожно повернул лицо Дельфины к своему собственному. Эш был отличным наблюдателем, он мог легко прочитать настроения других людей, как правило, верно угадывал все, что их беспокоило. Это была одна из причин того, почему он так преуспевал в своей работе, – его интуиция.

– Почему ты остановилась, Дельфина? Что я такого сделал, что так тебе не по нраву?

– О, Дэвид. – Она попыталась отвернуться от него, но он удержал ее лицо своей мягкой ладонью. – Если бы я только могла тебе объяснить… – Она оставила фразу незавершенной.

* * *

Потом они лежали голые под простыней, приятно опустошенные.

– Дельфина, я знаю, что это не мое дело, но не хочешь ли ты рассказать мне о медсестре Кранц?

Он улыбался и говорил успокаивающим тоном, давая ей понять, что все остальное не имеет значения для отношений между ними.

– Она явно меня ненавидит, и я прекрасно догадываюсь почему. Но вот что такое произошло между вами, я не знаю. Но, поверь мне, что бы ты ни сказала, это не заставит меня любить тебя меньше.

Ну вот, он все сказал. Теперь ее черед.

Глаза у нее расширились и наполнились новыми слезами, из-за которых заискрились зрачки. Она моргнула, и слезы вылились, но никаких рыданий не последовало, просто безмолвный плач. Эш ощутил за этим скрытый страх.

– Все хорошо, – сказал он. – Обещаю, что бы между вами двумя ни происходило, для меня никакой разницы не составит. Совсем никакой.

– Это не то, что ты думаешь. Про Рейчел и меня.

– Ты же не знаешь, что я думаю.

Он тихонько усмехнулся. Она продолжала с опаской, по-прежнему обеспокоенная тем, как он воспримет ее слова:

– Мой отец умер более года назад, после долгой борьбы с раком. Я совсем потерялась, когда Рейчел Кранц пришла сказать мне, что его нет, что его, собственно, уже два дня как похоронили. Я была… – Дельфина покачала головой, не в силах найти нужные слова. – Наверное, все мои чувства – горе, страх одиночества, злость, – просто меня переполнили. Я свалились на пол – что-то вроде обморока. А потом обнаружила, что лежу на кровати. Это Рейчел меня туда перенесла.

Эш нисколько не усомнился, что крепкая старшая медсестра способна была поднять легкую фигурку Дельфины.

– Я очнулась, заходясь в плаче, и плакала так, как не плакала никогда в жизни. Уверена, что у меня была истерика, а Рейчел, как медсестра, конечно, знала, как меня успокоить. Она держала меня, одной рукой гладя по волосам, а другой обхватив за спину и нежно покачивая, не переставая при этом успокаивать меня. И я цеплялась за нее, потому что пугалась мысли о том, что не осталось никого на свете, кому бы я могла ответить любовью. Рейчел поцеловала меня в щеку, не в сексуальном смысле, но нежно, как сестра, в знак защиты и заботы, и это меня растрогало. И я позволяла ей целовать меня дальше, пока ее поцелуи постепенно не превратились в нечто большее, нежели сестринские.

Я не сопротивлялась, Дэвид. Она целовала меня, и я целовала ее в ответ, сильно, отчаянно, страстно, потому что мне не к кому было обратиться, а из-за горя я сделалась слабой, как физически, так и эмоционально, и у меня не осталось решимости, вообще ничего не осталось. Я только хотела, чтобы меня любили. Хоть кто. Хоть Рейчел.

Вскоре ее рука пролезла ко мне в блузку, коснувшись моей груди, и ощущалась она как огонь, но огонь утонченный и восхитительный. Какое-то время я пыталась остановить ее, но была слаба, истощена. У меня не оставалось сил. Кроме того, я хотела ее. Ее рука двинулась к моей талии, и вдруг оказалось, что мы лежим вместе, целуясь…

Голова у Дельфины теперь поникла. С легкой дрожью, он вынужден был это признать, Эш коснулся кончиками пальцев ее подбородка и потянул ее лицом вверх, чтобы они могли смотреть друг другу в глаза.

– Дельфина, в том, что ты сделала, нет ничего постыдного, – утешающим тоном сказал он. – Ты была в горе, в замешательстве, переживала утрату. Ты только что услышала, что лишилась отца, так как же могла ты не искать какого-то утешения, да и дружбы? Тебе надо было выплакаться на чьей-то груди. К сожалению, именно Кранц первой сообщила тебе о случившемся, а в комнате, кроме вас, никого не было. Черт, Дельфина, ты же психолог – ты должна понимать. Это безумие – казниться из-за одного такого случая.

– Ты не понимаешь, – ответила она. – В тот вечер я пошла в комнату к Рейчел, и мы… Мы провели ту ночь вместе. Я была в отчаянии – мне нужно было чье-то общество или что-то еще, я не знаю. Что угодно, чтобы загнать мысли о смерти отца на задворки сознания.

– И она этим воспользовалась.

Дельфина решительно помотала головой.

– Нет, я не могу винить Рейчел. Я знала, что делаю. Разница, однако, в том, что я никогда не хотела – и не хочу, – чтобы это повторилось. Рейчел никак не могла понять, почему я сознательно ее избегаю. И до сих пор не понимает, вот в чем проблема.

– Похоже, это проблема старшей медсестры Кранц. – Эш улыбнулся. – Дельфина, забудь о ней. И, пожалуйста, не волнуйся, для меня это ровным счетом ничего не значит.

И с этими словами он снова притянул ее к себе, одной рукой обхватив ее за плечи. Эш целовал ее сначала легонько, а когда она ответила более настойчиво, стал целовать ее с большей силой, и все мысли о Кранц исчезли, побежденные другими. Теперь он мог думать лишь о Дельфине, не только о ее теле во всей его прекрасной наготе, но и о ее уме, о самой ее душе; и она сама потянулась к нему, гладя его по плечам, пробегая кончиками пальцев по позвоночнику, дальше, скользя рукой по бедрам и пробираясь между ними, чтобы снова найти его член, такой сильный, такой затвердевший, что ждать она больше не могла.

Дельфина перекатилась на спину, по-прежнему держа в руке его член, вводя его в себя, а он ей помог, касаясь ее пальцев своими и проникая внутрь скользящим движением.

Она ахнула от удовольствия. Это настолько отличалось от того, что было с Рейчел, это напрягало ее чувства и заставляло вихриться ум, затрагивая все ее существо, разум и тело, включая сердце; так что вскоре она задыхалась от радости, притягивая его снова и снова, издавая стоны каждый раз, когда он сознательно выходил, а потом слегка вскрикивая от блаженства, когда он возвращался, с каждым разом все сильнее и глубже. Все ее тело захлестывали ощущения. Она дрожала, полностью ему отдаваясь, натягиваясь каждой жилкой, испытывая радостные покалывания и теряясь в буйстве восторга, острейшего восхищения собственной целостностью. Вскоре она ощутила еще больший прилив, понимая, что с ним происходит то же самое, ее чувства росли, громоздились, пока ей не стало казаться, что большего она принять не сможет, хотя в то же время ей хотелось гораздо большего. Когда она выгибалась в охватившей ее эйфории, тело у нее стало жестким, пока в конце концов – слишком быстро, слишком скоро, почти невыносимо – не разразилась кульминация, протекание которой было настолько утонченным, что она схватила его за бедра, лишь бы заставить кульминацию длиться; и чуть не вскрикнула от волнующего трепета при испускании в нее его семени, продолжавшегося, пока она не содрогнулась, не содрогнулась еще раз; и удовольствие стало постепенно успокаиваться, по крупицам, по кусочкам, пока она не осталась плывущей, спускающейся с какой-то огромной высоты, чтобы медленно погрузиться в родник несмываемого отрадного триумфа, который навсегда останется у нее в памяти, возможно, трепетным благоуханием, чтобы наслаждаться им, чтобы помнить о нем в течение нескольких будущих дней. Или, может быть, лет. Или просто до следующего раза.