Посмотрите на описания будущего, появлявшиеся на протяжении последних полутора веков в романах таких писателей, как Жюль Верн, Герберт Уэллс или Джордж Оруэлл, или на ныне забытые прогнозы, которые делали ученые и футурологи. Что замечательно, явления, которые сегодня завоевали мир, например Интернет, или куда более обыденные вещи вроде колес на чемоданах, упомянутых в Книге IV, в этих предсказаниях отсутствуют. Но главная проблема вовсе не в этом. Она в том, что почти ничего из придуманного фантастами и футурологами не сбылось, если не считать пары-тройки заезженных примеров (таких, как паровой двигатель Герона Александрийского или десантно-гусеничная амфибия Леонардо да Винчи). Наш мир похож на мир вчерашнего дня – похож больше, чем люди вчерашнего дня могли или хотели думать. Однако мы не желаем это понимать – и продолжаем воображать чрезвычайно технократическое будущее, и ничто нас не останавливает.

Налицо предвзятый подход: те, кто занимается описаниями будущего, скорее всего, больны (неизлечимой) неоманией, любовью ко всему современному ради всего современного.

Сегодня вечером я пойду с друзьями в ресторан (таверны существовали и 2500 лет назад). Надену ботинки, не слишком отличающиеся от обуви, которую носил 5300 лет назад человек, чью мумию нашли в леднике в австрийских Альпах. В ресторане буду есть серебряными столовыми приборами – технология, придуманная давным-давно в Месопотамии, позволяет мне разделывать ножку ягненка, предохраняя пальцы от ожогов. Буду пить вино – жидкость, которую мы пьем уже шесть тысяч лет. Вино разольют в бокалы – инновация, унаследованная моими ливанскими соотечественниками от их финикийских предков, и если вы считаете, что стеклянную посуду придумал кто-то еще, учтите, что на Леванте сосудами из стекла торгуют уже 2900 лет. После основного блюда я обращусь к чуть более молодой технологии и отведаю сыра от частного производителя, заплатив дороже за сорт, который несколько веков изготавливают по одному и тому же рецепту.

Если бы в 1950 году кто-нибудь вообразил нашу нынешнюю скромную встречу, ее описание было бы совсем другим. Но, слава богу, я не облачусь в светящийся синтетический костюм, похожий на космический комбинезон, не стану поглощать таблетки с питательными веществами и не буду общаться с друзьями через экраны. Мои друзья, в свой черед, будут дышать мне в лицо, распространяя переносимые по воздуху бактерии, потому что будут сидеть рядом со мной, а не в колонии на другом конце Галактики. Еду нам приготовят по самой архаичной технологии (огонь) с помощью кухонной утвари, не менявшейся с эпохи Древнего Рима (за исключением качества некоторых металлов). Я сяду на изобретение, которое имеет (самое малое) трехтысячелетнюю историю и называется «стул» (причем этот стул будет выглядеть куда более скромно, чем его царственный египетский предок). До ресторана я доберусь не на летающем мотоцикле. Я пойду на своих двоих или, если припозднюсь, возьму такси, тоже изобретение многовековой давности. За рулем будет сидеть иммигрант – такой же, как таксисты-иммигранты в Париже чуть меньше века назад (русские аристократы), Берлине и Стокгольме (иракские и курдские беженцы), Вашингтоне (эфиопские аспиранты), Лос-Анджелесе (обожающие музыку армяне) и Нью-Йорке (кто угодно) сегодня.

Дэвид Эджертон показал, что в начале 2000-х годов мы стали производить в два с половиной раза больше велосипедов, чем машин, и инвестировать большую часть наших технологических ресурсов в сохранение существующего оборудования или улучшение старых технологий (заметим, что это не китайский феномен: на Западе города проводят агрессивную политику в отношении машин и хотят дружить с велосипедами). Вспомним и самое важное наше технологическое достижение, о котором мы говорим меньше всего: презервативы. По иронии судьбы, презервативы не желают выглядеть современными: их все время совершенствуют как раз для того, чтобы они были менее заметны.

Рис. 17. Кухонная утварь из Помпеи: не правда ли, она не слишком отличается от той, которую сегодня можно увидеть на любой (хорошей) кухне.

Главная ошибка здесь вот какая. Когда нас просят представить будущее, мы обычно берем настоящее за основу и фантазируем насчет его судьбы, добавляя к уже существующим новые технологии и изделия. Все это как бы имеет смысл, если учесть интерполяцию прошлых достижений человечества. Мы также воображаем общество будущего как некую личную утопию, в которой исполнятся наши желания; если не считать грез тех, кто обожает предсказывать катастрофы, будущее населено в основном нашими мечтами. В итоге мы видим будущее чрезмерно технологичным – и недооцениваем мощнейшие мелочи вроде колес, которые будут возить наши чемоданы все следующее тысячелетие.

Пара слов по поводу нашей слепоты в отношении технологий. Оставив за плечами профессию трейдера, я начал ездить на модные конференции, собирающие экспертов по технике (как еще не богатых, так и уже разбогатевших) и новоявленных интеллектуалов от технологии. Первое время я радовался – эти люди не носят галстуков и на фоне мерзких банкиров (те все в галстуках) выглядят вполне привлекательно. Мне казалось, что человек без галстука не может быть пустым костюмом, однако я ошибался. Эти конференции, на которых в глазах рябит от компьютерной графики и цифровых клипов, оказались весьма удручающими. Я понимал, что я чужой на этом празднике жизни. Дело было не только в том, что эти люди воображали будущее путем прибавления (они не вычитали хрупкое, а добавляли его). Их ослепляла бескомпромиссная неомания, но это было полбеды. Потребовалось время, чтобы я понял: дело в полном отсутствии изящества. Техномыслители, как правило, исповедуют технарский, инженерный подход – или, если отбросить вежливость, они склонны к аутизму. Несмотря на отсутствие галстуков, они ведут себя как типичные «ботаники», – никакого обаяния, никакого интереса к чему-либо, кроме себя; неудивительно, что они не следят за внешностью. Эти люди любят точность, но жертвуют целесообразностью. Кроме того, они обычно не читают книг.

Неначитанный человек не в состоянии увидеть будущее; отсутствие книжной культуры, как првило, идет рука об руку с презрением к истории – это побочный продукт безоговорочной неомании. Если не считать столь нишевого и изолированного жанра, как научная фантастика, литература рассказывает о прошлом. Мы не учим физику или биологию по средневековым учебникам, но по-прежнему читаем Гомера, Платона и очень современного Шекспира. Невозможно обсуждать скульптуру с теми, кто не знает о работах Фидия, Микеланджело или великого Кановы. Это прошлое, а не будущее. Посещая музей, эстетически восприимчивый человек обретает связь с предками. Сознательно или нет, он усваивает и уважает историческое знание, пусть и для того, чтобы его отвергнуть. Прошлое – если смотреть на него правильно, о чем мы сейчас поговорим, – куда больше расскажет вам о свойствах будущего, чем настоящее. Чтобы понять будущее, не нужен техноаутистский жаргон, «передовые примочки» и прочее в этом духе. Необходимо уважать прошлое, интересоваться историческими записями, алкать мудрости предков и понимать, что такое «эвристика», неписаные практические правила, благодаря которым мы выживаем. Другими словами, нужно признать важность того, что нас уже окружает, – того, что выжило.