Духовный путь Мити связан с действием в нем сластолюбия. Как говорит герой сам о себе, он «любил разврат, любил и срам разврата» (14; 100). Митя стыдится греха: он испытывает чувство унижения и позора, но не борется с грехом, а прячет его, прячет за словооправдание. Таким словооправданием для него служит признание за собой благородных мыслей, чувств и поступков. Так, он соблазнил девушку, но оправдывает себя тем, что никому об этом не рассказал: «Заметь, что я никому не сказал, не ославил; я хоть и низок желаниями и низость люблю, но я не бесчестен» (14; 101). Он пытается овладеть Катериной Ивановной при помощи денег, но и тут оправдывает себя: «Слушай: ведь я, разумеется, завтра же приехал бы руку просить, чтобы все это благороднейшим, так сказать, образом завершить и чтобы никто, стало быть, этого не знал и не мог бы знать. Потому что ведь я человек хоть и низких желаний, но честный» (14; 105). Самооправдание и становится тем началом, которое не дает герою встать на путь исправления, покаяния. Именно самооправдание водит Митю по кругам, так что всякий раз, когда он пытается выйти на спасительную дорогу, его ожидает тупик. Такой тупик и описывается в романе, когда поиски денег – трех тысяч, – на которые он надеется, становятся ложным маяком. Причины появления ложной цели скрываются в самооправдании: «Узнай же, Алексей, что я могу быть низким человеком, со страстями низкими и погибшими, но вором, карманным вором, воришкой по передним, Дмитрий Карамазов не может быть никогда. Ну так узнай же теперь, что я воришка, я вор по карманам и по передним!» (14; 110)

Митя не может принять, что в его душе нет даже островка чистоты, что даже честность/благородство, что он считал в себе высоким началом, им предана. Доказать всем и, прежде всего самому себе, что он честен – вот что толкает героя на поиски денег. Желание скрыть черноту своей души от людей и от себя не дает герою встать на путь деятельного исправления – покаяния. Плоть в герое оживлена, а душа, страдая тяжким недугом, влечется к гибели.

Но потрясения ночи, когда убили Федора Павловича, арест и выдвинутое против него обвинение в убийстве отца становятся ударом судьбы, подвигают героя на покаяние: «Принимаю муку обвинения и всенародного позора моего, пострадать хочу и страданием очищусь!» (14; 458) Он видит сон про дите, и во сне его охватывает состояние умиления (14; 457).

Достоевский точно изображает первые признаки покаяния. Как пишет свт. Игнатий (Брянчанинов), выражая святоотеческий опыт, умиление есть первое духовное ощущение, указывающее на прикосновение к душе благодати Божией: «При истинно духовном подвиге благодать Божия, насажденная в нас Святым Крещением, начинает исцелять нас мало-помалу от слепоты духа посредством умиления. В противоположность состоянию слепоты мы начинаем входить в состояние видения» [Игнатий (Брянчанинов), 2014, Творения, т. 2, 421].

Так и Митя посредством умиления входит в состояние видения – видения себя виноватым перед всеми и за все, видит себя хуже всех. Он повторяет слова молитвы перед причащением, в которых причастник исповедует себя самым грешным из людей: «…из них же первый есмь аз…» Так исповедует и Митя: «Господа, все мы жестоки, все мы изверги, все плакать заставляем людей, матерей и грудных детей, но из всех – пусть уж так будет решено теперь – из всех я самый подлый гад!» (14; 458)

Мите открылся иной мир: если ранее он пел гимн Богу из глубины греховного падения, то теперь надеется на воскресение к радости и желает петь гимн Богу из глубины искупительного страдания (15; 31).

Меняется и состояние плоти героя. В начале романа акцентируется физическая сила старшего-Карамазова: «Был он мускулист, и в нем можно было угадывать значительную физическую силу, тем не менее в лице его выражалось как бы нечто болезненное. Лицо его было худощаво, щеки ввалились, цвет же их отливал какою-то нездоровою желтизной» (14; 63). Болезненное лицо, указывающее на недуг духовный, контрастирует со здоровым телом. Ситуация полярно меняется в момент наступления покаяния. Вот как описывается телесное состояние героя непосредственно перед сном про дите: «Все какое-то странное физическое бессилие одолевало его чем дальше, тем больше. Глаза его закрывались от усталости» (14; 456). Сон про дите, чувство умиления свидетельствуют о наступлении покаяния, душа Мити оживает и его лицо озаряется радостью: ««Я хороший сон видел, господа», – странно как-то произнес он, с каким-то новым, словно радостью озаренным лицом» (14; 457).

Такая духовная закономерность прослеживается и в сценах суда. Митя является ужасным франтом: «Главное, он явился ужасным франтом, в новом с иголочки сюртуке. <…>. Был он в новешеньких черных лайковых перчатках и в щегольском белье» (15; 93). Новая, щегольская, одежда символизирует настрой героя: в нем вновь оживает плоть – оживает словооправдание, желание выглядеть лучше, чем есть на самом деле: «Признаю себя виновным в пьянстве и разврате, – воскликнул он каким-то опять-таки неожиданным почти исступленным голосом, – в лени и в дебоширстве. Хотел стать навеки честным человеком именно в ту секунду, когда подсекла судьба! Но в смерти старика, врага моего и отца, – не виновен! Но в ограблении его – нет, нет, не виновен, да и не могу быть виновным: Дмитрий Карамазов подлец, но не вор!» (15; 94) Но в ходе суда внутреннее, духовное, начало берет верх над внешним, что, опять же, сопровождается усмирением плоти: «Митя встал, но сказал немного. Он был страшно утомлен и телесно, и духовно. Вид независимости и силы, с которым он появился утром в зал, почти исчез. Он как будто что-то пережил в этот день на всю жизнь, научившее и вразумившее его чему-то очень важному, чего он прежде не понимал. Голос его ослабел, он уже не кричал. Как давеча. В его словах послышалось что-то новое, смирившееся, побежденное и приникшее» (15; 175). Смиряется и побеждена именно плоть. Духовное начало, напротив, оживает, что выражается в изменившейся самооценке – герой уже не говорит о своей честности, не оценивает свои положительные качества, он смиренно признает обвинительный приговор, видит в нем суд Божий и утверждает свое стремление к добру: «Суд мой пришел, слышу десницу Божию на себе. Конец беспутному человеку! Но как Богу исповедуясь, и вам говорю: «В крови отца моего – нет, не виновен!» В последний раз повторяю: «Не я убил». Беспутен был, но добро любил» (15; 175).

Так Митя встает на путь спасения – это путь постепенного умирания плоти