с ее страстными требованиями и оживления духовного. Реалии внутреннего человека меняются: если раньше он мучился вопросом об отсутствии границ между грехом и чистотой, то теперь он несет труд терпения в выбранной им дороги. Так, возможный побег с каторги он воспринимает как бегство от страдания, от данного ему Богом креста: «А с другой стороны, совесть-то? От страдания ведь убежал! Было указание – отверг указание, был путь очищения – поворотил налево кругом. <…>. От распятья убежал!» (15; 34)

Таким образом, в жизни Мити Карамазова исполняется духовный закон, выраженный евангельским словом о зерне: упавшее в землю зерно проросло. По толкованию свт. Иоанна Златоуста, под зерном, умершим в земле, разумеется крестная смерть Христа [Иоанн Златоуст, 2010, 670–671].

Духовный путь Ивана связан с действием в нем тщеславия – герой болен превозношением ума: будете яко бози. Смердяков в третьем свидании с Иваном дает тому точную характеристику: «Умны вы очень-с. Деньги любите, это я знаю-с, почет тоже любите, потому что очень горды, прелесть женскую чрезмерно любите, а пуще всего в покойном довольстве жить и чтобы никому не кланяться – это пуще всего-с. Не захотите вы жизнь навеки испортить, такой стыд на суде приняв» (15; 68). Гнев на ближнего рождается из духа гордости [Игнатий (Брянчанинов), 2014, Творения, т. 4, 188]. Так и в романе о гордостном превозношении Ивана говорит постоянно сопровождающая его злоба: «злобно крикнул кучеру», «злобно закричал», «злобно скривив лицо», «проговорил он с какой-то злобой», «и вызвало в нем тотчас ответную злобу», «подумалось ему с нестерпимою злобой», «с перекосившимся от злобы лицом», «бледнея от злобы», «с злобою, раздельно и громко вдруг проговорил он», «злобно усмехнувшись», – вот неполный список выражений, описывающих состояние героя.

Превознесенный ум видит себя самым совершенным, не нуждается в Боге. Но по факту человек нуждается в помощи Бога, так как ум человека не совершенен. Отсюда возникает лицемерие, когда человек постоянно надевает на себя маску. Ум сам по себе не может утвердиться в вере, он постоянно движется, течет – одна мысль сменяет другую, тезис сменяется антитезисом. В этом и мука сердечная Ивана – мучается сердце от метаний ума. Но и забавляется, как скажет об этом Зосима. Поэтому Алеша постоянно спрашивает Ивана, не шутит ли тот?

Листья смоковницы – это самооправдание, которое рождается от стыда за свою худость. Бог же дал человеку суровую одежду из кож, знаменующую жительство подвижническое, и предписывает человеку терпение. Бог преподает наставление, соответствующее одежде: сберегший душу свою для греха, погубит ее, а погубивший душу свою для греха, спасет ее.

Иван, как и Дмитрий, не борется со страстями, не принимает данные от Бога кожаные ризы, а прикрывает себя смоковным листом – словооправданием. Герой оправдывает себя совестливостью. Совестливость в романе означает оценку себя и мира в соотнесении с высшим идеалом. Об этом говорит Ивану Зосима: «Но благодарите Творца, что дал вам сердце высшее, способное такою мукой мучиться, «горняя мудрствовати и горних искати, наше бо жительство на небесех есть»» (14; 65–66). Иван видит в себе совестливость. Черт проговаривает его же, Ивана, мысли и чувства: «Но колебания, но беспокойство, но борьба веры и неверия – это ведь иногда такая мука для совестливого человека, вот как ты, что лучше повеситься» (15; 80). Совесть – одно из ключевых слов в устах инквизитора. Он укоряет Христа за то, что Тот не овладел человеческой совестью и предоставил человеку свободно решать, что есть добро, а что зло. Иван, проявляя данную ему свободу, не может принять мир, в котором страдают невинные дети, и это неприятие есть признак совестливости. О совестливости Ивана говорит Катерина Ивановна: «О, это глубокая, глубокая совесть! Он замучил себя совестью!» (15; 121) Об этом же свидетельствует Алеша: «Муки гордого решения, глубокая совесть!» (15; 89)

Как Митя полагается на свою честность и, тем самым, пытается себя оправдать, так Иван полагается на свою совестливость и пытается себя оправдать. Он три раза ходит к Смердякову и с одной целью – ему важно знать: виновен он или не виновен в смерти отца. И как опора на честность доводит Митю до бесчестных поступков и вплотную подводит к убийству, так и опора на совестливость становится причиной совершения Иваном бесчестных поступков. Он ходит к Смердякову, мучимый совестью за смерть отца, но ведь пожелание смерти отца уже есть грех, в независимости от того, убил ли соблазненный им Смердяков Федора Павловича или нет. Он мучается совестью за невинные страдания детей, но бессовестно поступает с Лизой, которую Алеша называет ребенком: «Коль она ребенок, то я ей не нянька. Молчи, Алексей. Не продолжай. Я даже об этом не думаю»» (15; 38).

Несмотря на бурление страстей Митя оставляет самооправдание (отказывается от смоковного листка и принимает кожаные ризы) и встает на путь покаяния – обретает в себе нового человека. С Иваном ничего подобного не происходит: новый человек в нем не рождается и сходит он со сцены в состоянии умопомешательства.

Почему?

У Мити есть то, чего нет у Ивана – старший брат всегда обращен к Богу: «Пусть я проклят, пусть я низок и подл, но пусть и я целую край той ризы, в которую облекается Бог мой; пусть я иду в то же самое время вслед за чертом, но я все-таки и твой сын, Господи, и люблю тебя, и ощущаю радость, без которой нельзя и миру быть» (14; 99). Митя, так же, как и Иван, встает перед тайной Божьего мира (тайна, например, в том, что идеал Мадонны может переходить в идеал содомский), но если Иван бунтует, то Митя тайну принимает, в чем выражается его смирение. Важно и то, что Митя изначально признает свою вину: «Я, брат, это насекомое и есть…» (14; 100) Ему, в этом смысле, мало дела до других. Иван, напротив, винит Бога, людей, но не себя. Даже тогда, когда, казалось бы, герой решается принять кожаные ризы страдания и терпения и рассказывает на суде об истинном убийце Федора Павловича, он не выдерживает прилюдного позора признания собственной вины. Самое главное, он не может смиренно принять свою вину, принять то, что он хуже всех и в момент признания начинает обвинять и других: ««Убил отца он (Смердяков. – С.Ш.), а не брат. Он убил, а я его научил убить… Кто не желает смерти отца? – «Вы в уме или нет?» – вырвалось невольно у председателя». – «То-то и есть, что в уме… и в подлом уме, в таком же, как